неприятельские укрепления, похоже, считали, что до конца исполняют свои обязанности. При Фрастенце (1499) победу одержали благодаря отчаянному броску вверх по крутому склону, который тирольцы, считая неприступным, оставили незащищенным. Даже при Дорнахе (1499), последнем до XVIII века сражении на швейцарской земле против захватчика, исход сражения при численном равенстве был определен превосходством копейщиков-конфедератов над швабскими и тем обстоятельством, что копейщикам противника не удалось даже самым решительным ударом разбить фланговую колонну. Что до маневрирования, то оно, по-видимому, было незначительным, что касается тактики, то считалось достаточным двинуть фалангу на противника и положиться на способность сокрушить любое препятствие, встретившееся на пути.
ПРИЧИНЫ СНИЖЕНИЯ ШВЕЙЦАРСКОГО ВЛИЯНИЯ В ВОЕННОМ ДЕЛЕ
Ослабление мощи и падение престижа швейцарских войск были предопределены пренебрежением их командиров более сложными и тонкими проблемами военной науки. В то время, когда великое противоборство в Италии служило школой для военщины других европейских стран, только швейцарцы отказывались учиться. Общие теории, извлекавшиеся из вновь открытых трудов античности, увязывались с современным опытом профессиональных военачальников и развивались в военное искусство, намного превосходящее все известное в средневековые времена. Образованные инженеры и артиллеристы модифицировали характер ведения войн, а от феодальной традиции повсюду отказывались. На передний план выступали новые рода войск, такие как испанские пехотинцы с мечом и щитом («старая песня на новый лад». –
Однако швейцарцы не обращали внимания на эти перемены; мир вокруг мог меняться, а они крепко держались за тактику предков. Их видели в Италии, да и во многих землях к северу, «числом 10 – 15 тысяч [копейщиков] против любого числа конницы», и они завоевывали всеобщее признание высокого мастерства в своем деле (Макиавелли). Некоторое время они пользовались величайшим авторитетом и оставили свой след в военной истории всех стран Центральной и Южной Европы. Но невозможно, чтобы единственный шаблонный тактический прием, применявшийся людьми, лишенными широких научных познаний в военном искусстве, продолжал претендовать на неоспоримое превосходство. Победы швейцарцев побуждали каждого способного и творчески мыслящего военачальника искать действенные средства противостоять натиску швейцарской баталии. Такие поиски в известной мере облегчалось тем, что на смену старой феодальной коннице и плохо обученной пехоте быстро приходили дисциплинированные войска, воины, способные сохранять хладнокровие и собранность даже перед лицом отчаянного натиска копейщиков-швейцарцев. Регулярная армия Карла Смелого Бургундского оказалась небоеспособной из-за неоднородности и отсутствия сплоченности, а еще из-за плохого руководства своего вождя. Регулярные армии, воевавшие в Италии тридцатью годами позже, были совсем другими. Хотя все еще набиравшиеся из разных стран, они были объединены узами старого боевого товарищества, сословными традициями, чувством профессиональной гордости или верой в любимого военачальника. Поэтому швейцарцам пришлось иметь дело с куда более полноценными войсками, чем те, с какими они сражались ранее.
Первым, кто попытался в порядке опыта выступить против швейцарцев, был император Максимилиан, сформировавший части копейщиков и алебардистов, обученных действовать точно как их противник. Скоро эти ландскнехты завоевали репутацию силы, уступавшей лишь швейцарцам, которым они смело противостояли во многих кровавых схватках. Их столкновения были тем более упорными как из-за военного, так и национального соперничества, швейцарцы негодовали, что какие-то там войска посмели выступить, применив их особую тактику, тогда как немцы были преисполнены решимости показать, что не уступают в храбрости своим альпийским родичам. Удар соперничавших баталий был поэтому потрясающий. Скрещивались две ощетинившихся линии пик, и передние шеренги, неумолимо толкаемые сзади, поражали друг друга. Часто первые шеренги обеих баталий целиком погибали при первом же натиске, но их товарищи, переступая через тела, продолжали бой[65]. Когда массы людей какое-то время давили друг на друга, боевые порядки ломались, копья сцеплялись; наступал черед действовать алебардистам[66]. Колонны расступались, пропуская их, или же они заходили с тыла и бросались в самую гущу боя. Это была эпоха самого ожесточенного соперничества; воюющие стороны косили друг друга с ужасающей быстротой. Их тяжеловесное оружие ограничивало возможность фехтования и парирования и наносило раны, которые почти неизменно были смертельными. Всякий, кто пропускал удар, или спотыкался о тело павшего товарища, или поворачивался спиной, чтобы убежать, был обречен. Пощады не ждали и не давали.
Разумеется, эти страшные рукопашные бои не могли продолжаться долго; одна сторона вскоре уступала и при отступлении несла ужасные потери. Как раз в одном из такого рода боев ландскнехты потеряли половину своего состава; это когда швейцарцы одолели их при Новаре (1513). Однако даже одерживая победы, швейцарцы обнаруживали, что их военное превосходство становится менее значительным. Они больше не были в состоянии смести врага одним неудержимым ударом, им противостояли войска, готовые сражаться, и, чтобы заставить их уступить, требовались максимальные усилия. Несмотря на поражения, ландскнехты держались и в конечном счете брали реванш, скажем, когда швейцарцы в беспорядке откатывались от роковых рвов Ла-Бикокки (1522).
Однако чуть позже на сцене должен был появиться противник более страшный, чем немцы. Испанская пехота Гонсалво де Кордовы еще раз продемонстрировала военному миру эффективность тактики Древнего Рима. Как и воины древнего легиона, они были вооружены коротким колющим мечом и небольшим круглым щитом, носили стальной шлем, грудные и наспинные латы и поножи. Таким образом, они были намного лучше защищены, чем швейцарцы, с которыми им предстояло встретиться. Когда в 1503 году копейщики и меченосцы впервые встретились под стенами Барлетты, снова выплыла на свет старая проблема Киноскефал (197 г. до н. э.) и Пидны (168 г. до н. э.). Такая же плотная и знающая свое дело фаланга, какая была у Филиппа V Македонского (при Киноскефалах и Персея при Пидне. –
«Когда они сошлись, вооруженные пиками швейцарцы нажимали на противника так сильно, что скоро разомкнули ряды; но испанцы, прикрываясь щитами, находчиво кинулись на них с мечами, так яростно прокладывая путь, что побили массу швейцарцев и одержали полную победу» (Макиавелли).
Побежденные, по существу, получили от рук испанцев то же, что сами причинили австрийцам при Земпахе. Носитель более длинного оружия становится беспомощным, когда его противник сближается с ним, будь то копье против алебарды или пика против меча. Как только в македонской фаланге или швейцарской баталии образовывалась брешь, длина их копий становилась причиной их гибели. Не оставалось ничего лучшего, как бросить длинные пики, и в дальнейшей схватке швейцарские воины с одним только мечом, без средств защиты, оказывались в весьма невыгодном, безнадежном положении перед лицом нападавшего, кроме меча снабженного щитом и более совершенными доспехами. Каким бы ни был исход дуэли между мечом и копьем, взятыми сами по себе, бесспорно, что, когда вооружение меченосца дополняется легким щитом, он сразу получает превосходство. Небольшим круглым щитом отводится острие копья, и тогда короткое колющее оружие делает свое дело [67]. Понятно, что, когда встречались испанская и швейцарская пехота, испанской почти во всех случаях сопутствовал успех.
Однако бессилие копья наиболее поразительно проявилось в сражении, в котором удача не благоприятствовала испанцам. В сражении при Равенне (1512) французским войскам Гастона де Фуа удалось вытеснить испанцев Рамона де Кардоны из его полевых укреплений, и он уже собирался закрепить плоды победы решительным преследованием. На перехват отступавшей в полном порядке испанской пехоты Гастон послал копейщиков Якоба Эмпсера, наемников, тогда служивших под французским флагом. Это войско напало на отступавшую колонну и попыталось остановить ее продвижение. Однако испанцы
