соснами. В груди утомленного путника жажда неизведанного счастья. Нечем утолить ее, — источник из-под голых скал, вместо воды, — мутная кровь, горькие слезы. Кто-то сказал:
— Засни, пока не разбудит тебя беззакатное счастье людей.
И увидел Логин, как он в изношенной и пыльной одежде вошел в пещеру и лег головою на обомшалом камне. Сон, тяжелый, долгий, долгий. Сквозь сон слышал иногда дикое— завывание бури, шумное падение сосны, — иногда беззаботное щебетание птицы. Сердце страстно замирало и жаждало воли и жизни. Разгоняло по телу горячую кровь, и она шумела в ушах, и шептала знойно, торопливо:
— Пора вставать, пора!
Приоткрывал тяжелые ресницы. Унылые сосны печально покачивали вершинами и глухо говорили:
— Рано!
Опять смыкались ресницы, сердце опять замирало и трепетно билось. Проносились века, долгие, как бессонная ночь.
И вот повеяло ароматом беззаботного детства, серебристо зазвенели в лесу белые вешние ландыши, шаловливый луч восходящего солнца звучно засмеялся и заиграл на утомленной сном груди, золотыми огнями вспыхнули песенки неназванных птичек, и кристальным лепетом зажурчал проясневший родник:
— Пора вставать!
Леня постоял с минуту, потрогал Логина за плечо и сказал:
— Василий Маркович, пора вставать!
Логин открыл глаза. В комнате было светло, весело. Леня улыбался. Лицо его было свежо тою особенною утреннею детскою свежестью, которой не увидишь ни на чьем лице днем или вечером. Логин потянулся, зевнул и заложил руки под голову.
— А, ты уж встал?
Леня похлопывал ладонями по краю кушетки. Говорил:
— Самовар поставлен.
— Ну ладно, я сейчас тоже встану, — лениво сказал Логин.
Леня подобрал руки в рукава рубахи, потоптался у постели и побежал вниз. Ступеньки лестницы слегка поскрипывали под его босыми ногами.
Логин поднялся и сел на постели. Голова слегка закружилась. Опять опустился на подушки. Накрыл глаза и всматривался в темные фигурки, которые быстро вертелись, образовывали целый калейдоскоп лиц, смеющихся и уродливых. Потом круговорот замедлился, выделилось румяное, белое лицо, плотная, широкая фигура, и она делалась все ярче, все живее. Наконец перед сомкнутыми глазами отчетливо нарисовался улыбающийся мальчик, крепкий, высокий, гораздо более объемистый, чем Ленька; он был обведен синими чертами. Логин открыл глаза-тот же образ стоял одно мгновение, еще более отчетливый, только бледный, потом быстро начал тускнеть и расплываться и через полминуты исчез.
Утром Леня был оживлен и весел. Он с раскрасневшимся лицом внезапно начал рассказывать, как убежал в прошлом году из богадельни, как его нашли в Летнем саду в кустах, вернули в богадельню и наказали. Логин привлек к себе мальчика и обнял его. Леня доверчиво рассказывал, как было больно и стыдно. В воображении Логина встала картина истязаний — обнаженное маленькое, худенькое тело, и удары, и багровые полосы, и кровь. Эта картина не казалась отвратительною и влекла жестокое желание осуществить ее снова, под своими руками услышать крики испуга и боли.
Заговорил суровым, но срывающимся голосом:
— Послушай-ка, Ленька, ты зачем у меня вчера книги с этажерки посронял? И все там вверх дном поставил.
Ленька поднял глаза, открытые и чистые. В их широких просветах мелькнуло выражение привычного испуга. Он виновато улыбнулся и шепнул тихонько:
— Я нечаянно.
Тоненькие пальцы его задрожали на колене Логина. Логин понял смысл придирки и безобразие своих мыслей. Жалость тронула его сердце. Губы его сложились в такую же виноватую улыбку, как у Леньки. Он смущенно и ласково сказал:
— Ну ладно, это не беда. А что, не пора ли тебе идти? В этот день в городском училище был экзамен, и Леня надеялся выдержать его.
За обедом Логин спрашивал Леню:
— Ну что, брат, как дела? Срезался?
— Нет, выдержал, — сказал Ленька, но как-то без всякого удовольствия.
Помолчал немного, начал:
— А только…
И остановился и пытливо посмотрел на Логина.
— Что только? — спросил Логин.
— По-разному спрашивали, — ответил Ленька.
— Как же это по-разному?
— А так. Егор Платоныч всех одинаково, а другие по-разному
— Ну, кто ж другие?
— Кто? Почетный смотритель был, отец Андрей, Галактион Васильевич. Богатых-полегче да ласково, а бедных-погрубее.
— Сочиняешь ты, Ленька, как я вижу.
— Ну вот, с чего мне сочинять, других спросите. У нас богатым дивья отвечать, стоит, молчит, в зуб толкнуть не знает, а ему отец Андрей или Галактион Васильевич все и расскажут. А как бедный мальчик запнется, сейчас его Галактион Васильевич обругает: мерзавый мальчишка, говорит, шалишь только, — а у самого глаза как гвоздики станут. А смотритель тоже говорит: гнать, говорит, — таких негодяев надо, — из милости, говорит, тебя только и держат! Так и награды будут давать.
— Какую ты чепуху говоришь, Ленька! Ну, сам посуди, с чего им так поступать?
— С чего: кто гуся, кто-что…
— Ну, уж это…
— Да они сами говорят, богатенькие-то, хвастают:
«Мы и не учась перейдем, нам что!..» А у нас на экзамене барышни были сегодня, — учительницы из прогимназии. Ну, при них легче было. И меня при них спросили.
— Потому-то ты только и ответил?
Ну да, я и так бы… Вот видишь, знать надо, — никто тебя не обидит.
— А все-таки зачем же — такие несправедливости? — запальчиво заговорил Леня. — И как не обидят? Они — такие слова придумают… Вот одного у нас спросили сегодня: «Что такое — дикие?» Это в книге о дикарях читали. Ну, а он и не знает сказать, что такое — дикие. Вот батюшка и говорит: «Ну, как ты не знаешь, что такое — дикие, — да вот твой отец дикий!» А у него отец — деревенский. Это он нарочно, чтоб барышень насмешить. Тем забавно, а мальчику обидно, — потом заплакал, как его отпустили. Зачем так? Ведь это неправда! Дикие Богу не молятся, ходят голые, земли не пашут, падаль пожирают. И всегда-то наш батюшка любит так издивляться.
— Издеваться.
— Вот, издеваться, — протянул мальчик.
— Ну что ж, — спросил Логин, — вам, конечно, жалко, что Алексея Иваныча у вас на экзаменах не было.
— А вот и не жалко. Он самый жестокий. У него и на уроках наплачешься. Я у него на уроках семьдесят два раза на коленях стоял, — да все больше на голые колени ставит,
— Вот ты как много шалил, — нехорошо, брат!
— Да, кабы за шалости, а то все больше так здорово живешь.
Как ни дико было то, что говорил Ленька, Логин верил и имел на то основания: дурною славою в нашем городе пользовалось здешнее городское училище. Да и в гимназии, где служил Логин, совершались несправедливости, хотя в формах гораздо более мягких, почти незаметных для гимназистов. Учителя в гимназии не гнались так отчаянно за взяткою, как в городском училище, — дорожили больше приятным знакомством. Было также во многих желание угодить директору, а потому и отношения учителя к тому или
