Вдруг фельдшер как-то весь осунулся, побледнел, наскоро поклонился Логину и юркнул внутрь барака. Логин оглянулся. На другой стороне улицы, против барака, стоял буян оловянные глаза. Он презрительно скосил губы, сплюнул и заговорил:
— Удивительно! Так-таки среди бела дня! Тьфу! Ни стыда, ни совести, ни страха! Ну, народец! Уж, значит, на отчаянность пошли.
Логин постоял, поглядел и пошел на вал. Эта встреча тяжко подействовала на его настроение, но в сознании только поверхностно скользнула: думал о другом.
Любил бывать на валу. Вокруг было открыто и светло, ветер налетал и проносился смело и свободно, — и думы становились чище и свободнее. После подъема на высокую лестницу и грудь расширялась радостно и вольно.
Но сегодня и наверху было плохо: ветер молчал, солнце светило мертво, неподвижно, воздух был зноен, тяжел. Порою пыльная морока плясала, мальчишка с хохочущими глазами. Порою Логин слышал рядом шорох босых ног по траве, — что это? поступь Анны? или серая морока? Обернется — никого.
И об Анне думал сегодня горько:
«Я погублю ее, или она меня спасет? Я недостоин ее и не должен к ней приближаться. Да и может ли она полюбить меня? Меня самого, а не созданный, быть может, ею лживый образ, разукрашенный несуществующими достоинствами?»
Андозерский проезжал на извозчичьей пролетке мимо вала. Увидел Логина, вышел из пролетки и быстро поднялся наверх. Капли пота струились по румяному лицу. Сердито заговорил:
— Скажи ты мне, Христа ради, чем вы живете, идеалисты беспочвенные?
— В чем дело?
— Что за принципы у вас такие, чтобы разбивать свое же благополучие? Влюбится как кошка, завлекает нежными взглядами, — и вдруг преподнесет кукиш: я, мол, за вас не пойду, — вы мерзавцев не оправдываете!
— Да что с тобой случилось? Предложение сделал, что ли?
— Свалял дурака, предложил руку и сердце этой дуре самородковой, и что же? В ответ целую рацею прочла, в которой капли здравого смысла нет! Черт знает что! А ведь наверное знаю, что влюблена как кошка.
— Вы с ней не пара: женись на Неточке.
— Не пара! Смотри, не твои ли это штучки? Сам втюрился, да уж и ее в себя не втюрил ли? Черт возьми, добро бы красавица! Ласточкин роток!
Все это Андозерский выкрикивал, почти задыхаясь от злобы. Логин спокойно возразил:
— Напрасно ты так волнуешься. Любви к ней ты, как видно, не чувствуешь особенной.
— Да уж стреляться не буду, пусть будет спокойна. Можешь даже передать ей.
— Могу и передать, если тебе угодно. Что ж, ведь у тебя еще две невесты есть, если не больше.
— Да уж не беспокойся, не заплачу, — ну ее к ляду!
Андозерский плюнул и побежал вниз. Логин с улыбкою смотрел за ним.
Дома ждало приглашение директора гимназии пожаловать для объяснений по делам службы.
Павликовский имел озабоченный и даже смущенный вид. С любезною улыбкою придвинул для Логина кресло к письменному столу, на котором в разных направлениях красовались фотографические группы в разных стоячих рамочках из ореха и бронзы, — подношения сослуживцев и гимназистов. Сам поместился в другом кресле и предложил Логину курить. Логин не курил, но Павликовский до сих пор не мог этого запомнить. Он был человек рассеянный. Рассказывали, что однажды в коридоре он остановил расшалившегося гимназиста, который, разбежавшись, стукнулся головою в его живот.
— Что вы так расшалились! Как ваша фамилия? — вяло спросил директор.
Его глаза были устремлены вдаль, а правую руку он положил на плечо гимназиста. Мальчик, его сын, смотрел с удивлением и улыбался.
— Что ж вы молчите? Я вас спрашиваю: как ваша фамилия?
— Павликовский! — ответил мальчик.
— Как? Ах, это вот кто! — разглядел наконец директор.
— Ах, да, да, — говорил теперь Павликовский, — я все забываю, что вы не курите. Так вот, я вас просил пожаловать. Извините, что обеспокоил. Но мне необходимо было с вами поговорить.
— К вашим услугам, — ответил Логин.
— Вот видите, есть некоторые… Извините, что я этого касаюсь, но это, к сожалению, необходимо… Вы вступили, так сказать, на поприще общественной деятельности. А как взглянет начальство?
— Что ж, окажется неудобным, не разрешат, и все тут.
— Так, но… Вот к вам гимназисты ходят… И у вас живет этот беглый… Я, конечно, понимаю ваше великодушное побуждение, но все это неудобно.
— Все это, извините меня, Сергей Михайлович, больше мои личные дела.
— Ну, знаете ли, это не совсем так. И во всяком случае, я вас прошу гимназистов у себя не собирать.
— Да я их не собираю, — они сами приходят, кому нужно или кому хочется.
— Во всяком случае, я вас прошу, чтоб они вперед не ходили.
— Это все?
— Затем я просил бы вас не водить знакомства с подозрительными личностями, вроде, например, Серпеницына.
— Извините, я должен отклонить это ваше предложение.
— Уж это как вам угодно. Я сказал вам, что считал своею обязанностью, а затем-ваше дело. Впрочем, я надеюсь, что вы обдумаете это внимательно.
Павликовский хитро и лениво усмехнулся.
— Вопрос для меня и теперь ясен, — решительно сказал Логин.
— Тем лучше. Затем… Видите ли, в городе много толков. И ваше имя приплетают. Вам приписывают такие речи, — уж я не знаю, что-то о воздушных шарах, и вдруг какая-то конституция. А потому убедительно прошу вас воздерживаться на будущее время от всяких разговоров на такие темы. Заниматься политикой нам, видите ли… Наконец, ведь вас не насильно заставили служить, — стало быть…
— Это я очень хорошо понимаю, Сергей Михайлович, и о политике вовсе не думаю и не говорю…
— Однако…
— Какая-нибудь глупая сплетня, решительно ничего основательного.
— Да, тем не менее… Затем, я просил бы вас чаще посещать церковь. Ну и наконец, я просил бы… Вот, я помню, у Мотовилова вы с таким раздражением изволили отзываться о дворянстве, ну и там… о других предметах… и вообще, такой тон… это, видите ли, неуместно.
— Иначе говоря, требуется, когда говорить с Мотовиловым, поддакивать ему?
— Нет, зачем же — у всякого свое мнение, но… Видите ли, надо уважать чужое мнение. Вот, например, вы так демонстративно отклонили приглашение Алексея Степаныча, когда мы все сопровождали этого несчастного Молина. Ведь это, в сущности, ни к чему не обязывает, а просто акт христианского милосердия, — и обособляться тут неудобно.
— Позвольте сказать вам, Сергей Михайлович, что и это ваше требование я вполне понимаю, но подчиниться и ему не могу.
— Напрасно.
Усталый и грустный вернулся Логин домой.
«Начнется борьба, — думал он, — но с кем и чем? Борьба с чем-то безымянным, борьба, для которой нет оружия! Но все это пустяки, и вопрос о Леньке, и почтительность к Мотовилову, и болтовня о неблагонадежности: в этих вопросах нетрудно даже победы одерживать. Но вот что уже не пустяки — крушение задуманного дела, потому только, что оно Мотовилову не нравится, что Дубицкий находит его ненужным, что Коноплев ищет в нем только личных выгод, а остальные ждут, что выйдет. Крушение замыслов, а за ним пустота жизни!»
В эту ночь Логину не спалось. Часов около двенадцати вышел из дому. Влекло в ту сторону, где Анна. Знал, что она спит, что не время для посещений. И не думал увидеть ее, не думал даже о том, куда идет, — мечта рисовала знакомые тропинки, и калитку, и дом, погруженный в полуночную дремоту, среди
