l:href='#c_37'>{37}: «
Таким образом, сегодня мы имеем довольно полную картину основных этапов формирования великого куликовского мифа. В подражание СПИ Софонием создается художественное произведение о некой гипотетической великой победе над Степью, над Ордой. После смерти Дмитрия Московского его агиограф, следуя агиографической традиции фиксировать все, что имеет отношение к предмету агиографии, и превращать в факты его биографии не только реальные события, но и, главное, чудеса и слухи о чудесах, вписывает в свое «Слово о житии» наряду с Вожской, также и Куликовскую битву, причем в его сознании, а как следствие и в «Слове о житии», они еще толком не разделены. Поскольку агиография в те времена не отделялась от летописания, а была его составной и важнейшей частью, хотя бы вследствие того, что писались одними и теми же монахами, этот новый «факт биографии» Дмитрия Ивановича естественным образом перекочевал в Летописные повести. Сначала, в краткой редакции Повести, почти не отличаясь от оригинала в «Слове о житии», со временем этот «факт» усилиями московских летописцев обрастает все большими подробностями и, наконец, через столетие в «Сказании» уже предстает развернутым мифом.
В целом картина достаточно ясная. Лишь предыстория формирования куликовского мифа все еще остается белым пятном, хотя на этом пятне все же смутно прорисовываются первые пока, может быть, еще неясные контуры. Попытаемся сделать их прорисовку.
Итак, жил-был во второй половине XIV века некий брянский боярин, поэт в душе и такой большой любитель книжной премудрости, что собирал не жалея сил и средств, по тем временам немалых, собственную библиотеку. Дело для рядового боярина совершенно невиданное, но ведь во все времена во всех сословиях встречались нетипичные представители, одни отмеченные сатанинским клеймом, другие — божественной печатью. Почему бы не найтись на всю Русь-матушку хотя бы одному-другому боярину- книголюбу? Вот и нашелся в XIV веке на Брянщине один такой книгочей, который собрал какую-никакую домашнюю библиотечку. Почему именно на Брянщине? Да кто его знает, но, заметим себе, брянская земля в XIV веке была отнюдь не захолустной окраиной и забытой провинцией, а прямой наследницей разоренной Батыем Черниговщины и, тем самым, одной из главных преемниц культурного наследия Киевской Руси. А ведь, как мы помним, именно с черниговской земли ушел в бесславный поход на Дон главный герой СПИ, и именно на черниговской земле СПИ и его герои должны были быть особо почитаемы.
Может быть в том числе и поэтому, когда однажды появилась в библиотечке нашего брянского боярина древняя книга под названием «Слово о полку Игореве», до такой степени пришлась она ему по сердцу, что выучил он эту книжку почти наизусть и возмечтал сам написать нечто подобное. И душа звала, и руки чесались, да вот беда — все не до того было: то дела, то попойки, то баталии; то с ордынцами, то с литвинами, то с московитами. Может быть даже во время долгих застолий пытался он напеть под перебор гуслей своим сотрапезникам какие-то отрывки, рождающиеся в хмельной голове, но утром, когда дрожащая рука тянулась не столько к перу, сколько к ковшу с рассолом, уже и вспомнить-то их было непросто, а там и вовсе выветривались они вместе с остатками хмеля. Так и не было бы боярину счастья, да несчастье помогло, — пришлось после очередного то ли ордынского, то ли литовского, то ли московского разорения бежать в чем мать родила на Рязанщину и ввиду отсутствия на чужбине средств к боярскому существованию перейти к существованию монашескому. Вот тут-то и осуществилась наконец давняя мечта нашего книголюба: в своей тихой монашеской келье при трезвом поневоле житье и благочестивом ничегонеделанье написал-таки бывший боярин свое собственное вожделенное «Слово» по образцу и подобию утерянного при бегстве с родины, но почти дословно сохраненного в памяти любимого СПИ. Ну, что касается подобия, то это, конечно, в меру способностей. Непросто, надо полагать, было дилетанту XIV века тягаться с профессионалом века XII. Хорошо удавались начинающему автору только цитаты из СПИ, которое он, благодаря трезвому уму и ясной еще памяти, помнил едва ли не наизусть. С остальным было сложнее.
Придумывать свой оригинальный сюжет начинающий писатель не стал, взял уже готовый из СПИ. Следуя в своем творчестве за высокочтимым предшественником, новоявленный монах тоже написал про дальний поход на Дон русских князей, возжелавших отведать донской водицы и, конечно же, всенепременно из шлема, чтобы там в Диком поле добыть войску почести, а князю славы и попутно отомстить нехорошим кочевникам за разорение и поругание родной земли. Оставалось только чуть подкорректировать эту канву с учетом реалий своего времени и найти замены действующим лицам среди современников.
Поскольку по задумке «Задонщина» должна была превзойти СПИ рангом главного героя, выбор на роль основного действующего лица был невелик. Реальным героем нового донского похода против кочевников, по задумке обязательно великим князем, мог быть либо Ольгерд Литовский, либо Дмитрий Московский: первый в исторически памятном прошлом нанес сокрушительное поражение татарам на Синюхе, второй — совсем недавно на Воже. Остальные князья от ордынцев все больше драпали, если вообще решались выйти на бой с ними в открытое поле. Не велик был выбор, но и не прост. Ко времени создания начальных вариантов «Задонщины» родная для ее автора Брянщина уже четверть века входила в великое княжество Литовское, и осваивающий перо бывший брянский боярин вполне мог лично участвовать под командованием Ольгерда в славной битве 1362 года на Синюхе. Однако где-то в районе 1383 года, когда, если верить его собственным словам, этот экс-боярин, а в то время уже рязанский инок Софоний записывал в своей келье «Задонщину», Ольгерда Литовского давно не было в живых. Из числа действующих князей оставался только Дмитрий Московский — на тот момент сильнейший из великих князей Залесской земли, всего пяток лет назад наголову разбивший татар на Воже, то есть не где-нибудь, а совсем рядышком на Рязанщине. О такой битве, хотя возможно не во всех подробностях, обитавший на Рязанщине монах не мог не знать. Как бы то ни было, в конечном счете автор «Задонщины» выбрал в качестве главного героя своего произведения Дмитрия Ивановича Московского. Помимо прочего такой выбор облегчал поиск замены другому герою СПИ, Буй-тур Всеволоду, на чью роль сам собой напрашивался Владимир Серпуховской. Правда, в отличие от Всеволода Владимир приходился главному герою не родным, а двоюродным братом, но нашему ли автору, поэту в душе, обращать внимание на такие мелочи? В «Задонщине» Владимир Серпуховской сразу превратился в брата Дмитрия Ивановича даже невзирая на разные отчества: «
Сто́ит обратить внимание на то, что в «Задонщине» пара «братьев», Дмитрий Московский и Владимир Серпуховской, дублируется другой парой, на сей раз настоящих (или сводных) братьев, Андреем и Дмитрием Ольгердовичами. Не исключено, что вторая пара — некий «реликт» более ранних версий «Задонщины», в которых в качестве главного героя мог выступать Ольгерд Литовский. Кстати, эти ранние версии творения вполне могли родиться в голове будущего автора «Задонщины», тогда еще боярина, и спеты на княжеских пирах при жизни Ольгерда задолго до Куликовской и Вожской битв. Но не пропадать же добру, и всплывшие в памяти инока Софония старые «наработки» брянского боярина тоже нашли свое место в письменно зафиксированном тексте.
С противником Дмитрия Ивановича ситуация была потруднее: все-таки реальный прототип по реальной Вожской битве — какой-то мурза Бегич — это мелковато, ведь герою СПИ противостояли половецкие ханы. Великому же князю, по задумке, должен был противостоять не просто хан, а великий хан. Проблему автор «Задонщины» решил, не мудрствуя лукаво, небольшим творческим преувеличением, в результате которого противник Дмитрия Ивановича на Воже тоже вырос до ранга самого главного хана. Оставалось только дать ему имя. А среди быстро сменяющихся в тогдашней «ордынской замятие» верховных правителей, чьи имена едва успевали царапнуть скрижали истории, но вряд ли долетали до
