билеты на пароход, направлявшийся в Дьеп. Позаботился о запасе свежих рубашек для Ретта и вовремя напоминал о том, что пора принять пищу.
Париж в декабре встретил их промозглым холодом, его знаменитые огни немилосердно обрисовывали черты разочарованного путешественника. Ретт никак не мог согреться и порой, выходя на улицу, надевал даже два пальто.
Подобно почтительному сыну, сопровождающему немощного родителя, Тэз ходил с Реттом в Лувр, собор Парижской Богоматери и в «Опера Гарнье», заполняя разговорами молчание. На прямой вопрос Тэза его прежний опекун вежливо отвечал, но сам почти никаких наблюдений не высказывал и ничего ровным счетом не предлагал.
Как-то вечером они миновали на рю дела Пэ группку возбужденных танцовщиц, заходящих в maison de couture[80]. Тэз приветственно приподнял шляпу и заметил:
— Существуют ведь и другие женщины.
— Как смеешь ты мне это говорить!
Глаза Ретта так яростно сверкнули, что Тэз даже отшатнулся.
Порой молодой человек просыпался ночью и видел, как Ретт сидит без сна возле окна. Лицо его заливал мертвенно-белый зимний свет луны.
Каждую неделю, без пропусков, Ретт писал письмо детям. Прежде чем отправить, он просил Тэза читать письма вслух.
— Обычные наблюдения праздного туриста. Они не должны никого встревожить, — говорил Ретт.
В письмах парижские достопримечательности, которые Ретт миновал, не удостоив, казалось, и взглядом, описывались в ярких подробностях. Каждый день был солнечным.
Ретта забавляли парижские извозчики, известные своим пристрастием к спорам с седоками, а также официанты, притворявшиеся, будто не понимают креольского диалекта.
Письма Тэза к матери также были жизнерадостны.
Розмари писала на адрес Роба Кэмпбелла, что останется в Таре, пока «не решит, как быть дальше».
Красотка писала Тэзу: «Пару раз заходил твой дедушка. Может, когда-нибудь уговорю его остаться выпить кофе».
Покупка рождественских подарков была сущим мучением. Несмотря на мороз, Ретт весь взмок в своем твидовом пальто. Купив подарки детям, он выскочил из кеба на площади Согласия и забежал в галантерейную лавку, а уже через пять минут вернулся и со стоном опустился на сиденье.
— Ну, вроде бы дело сделано. Я совершенно без сил. Будь добр, проследи, чтобы все отправили.
Той ночью Ретт исчез из гостиницы. После целой недели отсутствия его привели два жандарма — рядовой и капитан.
— Нет, мсье, — сказал капитан Тэзу, — господин Батлер не совершил никаких безобразий. Но этот джентльмен совсем не бережет свою жизнь… В Монтфоконе, где мы обнаружили вашего друга, жандармы ходят только вчетвером.
— Ретт?
Тот закашлялся. И никак не мог остановиться, хотя от помощи Тэза отмахнулся.
— Может, мсье болен? — осведомился капитан.
— Да, болен, — кивнул Тэз и дал жандарму двадцать франков.
Если в Париже было холодно, то в Глазго и того пуще. Ночь по прибытии Тэз с Реттом провели в гостинице «Грейт вестерн» напротив вокзала Гэллоугейт. В огромной столовой было совсем немного постояльцев: несколько деловых людей, которые не отрывались от газеты даже за едой, да пожилая супружеская пара с внуком, решившая устроить праздничный ужин. Они долго выбирали, прежде чем остановились на бутылке самого дешевого шампанского.
Ретт вяло поковырял еду на тарелке и ничего не стал пить.
А наутро исчез.
Тэз объездил все больницы Глазго, посетил центральную тюрьму, откуда его направили в сумасшедший дом Гартнейвел.
Когда пришла телеграмма от Скарлетт, Тэз поместил объявление в «Глазго гералд»:
«Все, кому известно местонахождение мистера Ретта Батлера — американского джентльмена средних лет, высокого роста, прилично одетого, по-видимому в смятенных чувствах, — могут обратиться за значительным вознаграждением к мистеру Тэзвеллу Уотлингу в гостиницу 'Грейт вестерн'».
Через четыре дня встревоженный кебмен подвез Тэзвелла к пивной в трущобах Ист-Энда.
— Тут небезопасно, — предостерег он Тэза, — Глядите, поосторожней.
Дым от угля, которым отапливались дома, стоял такой густой, что и в пять часов на улице было почти темно. Над узеньким переулком нависли доходные дома, лишь на углу грязным светлым кружком светился газовый фонарь.
Тэз сказал:
— Заплачу, когда увижу мистера Батлера.
Кебмен оскалил зубы.
— Хочу получить свои деньги сейчас. Я туда ни ногой.
— Хочешь получить деньги — подождешь.
Кебмен привстал на козлах, чтобы осмотреться. В проулке раздался кошачий ор.
— Если подождешь, удвою вознаграждение.
Кебмен сдался, хотя ответил уклончиво:
— Не могу обещать, но, может, и подожду. Богом молю, управьтесь поскорее.
Стоило шагнуть за никак не отмеченную входную дверь заведения, как запах шибанул в нос, и глаза Тэза заслезились. Комната с низким потолком была полна голубоватого табачного дыма, мешавшегося с запахом давно не мытых тел. Вонь прежних дней осела на побуревшем потолке. Вдоль стойки бара стояли прочные табуреты, возле столов — скамьи. Вся мебель была основательная и тяжелая, чтобы ее нельзя было использовать в качестве оружия.
В глубине слабо освещенной комнаты, облаченный в отороченный норкой плащ, поблескивая запонками из золотых самородков на рукавах рубашки и толстой золотой цепочкой от часов, за столом сидел Ретт Батлер в компании пяти отъявленных злодеев, хуже которых Тэзу видеть не приходилось. Преступные намерения прямо полыхали в их взоре.
— Привет, Тэз. Иди сюда, я тебя представлю. Помнишь, ты спрашивал меня о деде, Луи Валентине? Броутонская плантация была куплена вот как раз такими достойными ребятами.
— Господи, ну не забавно ли? — хихикнул один из «достойных».
Одежда Ретта была помята, щеки небриты, но взгляд был совершенно трезвый, а стакан перед ним нетронут.
— У меня тут кеб, Peтт.
— Ночь только началась, Тэзвелл Уотлинг, а я тут рассуждаю о любви с этими шотландскими философами. Mистер Смит, что сидит слева от меня, считает, что регулярная порка согревает супружескую постель. Мистер Джоунз —вот этот крепкий блондин — того же мнения.
— Нельзя позволять им выпендриваться, — подтвердил Джоунз.
— Вне всякого сомнения, — кивнул Ретт.
— Ретт, я тебя повсюду разыскивал, — сказал Тэз, передавая Ретту телеграмму.
«Убьет или вылечит» — пронеслось у него в мозгу, пока Ретт читал краткое послание Скарлетт. Глаза Ретта глядели на отпечатанные слова перед ним, на лбу выступила испарина. Затем с прежней гибкостью он поднялся из-за стола.
— Что ж, джентльмены, к сожалению, все хорошее когда-нибудь заканчивается.
Смит запротестовал:
— Эй, куда это вы собрались?
Джоунс тоже встал и поглубже нахлобучил кепку. — Мы ведь собирались поразвлечься.
