— Подражайте героиням романов. Леди говорят так, как они.
Хотя ювелирная лавка мистера Белмонта сгорела и сейф оказался далеко не столь огнеупорен, как сулил изготовитель, Белмонт открыл новый магазин неподалеку от довоенного местонахождения. Красотка хотела приобрести серьги под ту камею, которую она ему показала.
Они должны быть под стать броши. Это моя любимая вещь.
Истинные ювелиры проявляют не меньшую деликатность, чем гробовщики и священники. Белмонт восхитился брошью, словно видел ее впервые, и продал Красотке самые дорогие серьги с камеями из имеющихся в наличии.
Новые платья были из набивных тканей сдержанных оттенков. Блузки — из батиста и шелка, с кружевными воротничками. Встав перед зеркалом мисс Смизерс, Красотка не узнала леди, глядевшую на нее.
— Боже помилуй, — вздохнула она.
— Да, мисс Уотлинг, — улыбнулась довольная портниха. — Воистину так!
Осмелев, Красотка зашла в «Кимболл-хаус», самый новый отель Атланты. Люстры из сверкающего хрусталя висели там в вестибюле, а черно-белые шахматные квадраты пола устилали восточные ковры. Возле первого на всю Атланту лифта, приводившегося в движение паровой машиной, застыл носильщик. Хотя Красотка заметила нескольких джентльменов, наведывавшихся к ее девушкам, ни один из них не узнал ее. За чаем — «Очень освежает, вы не находите?» — сказала Красотка официанту — она скрытно наблюдала за настоящими леди: как они держат чашку, как кладут ложечку, как складывают салфетку.
Теперь она постоянно пила чай в «Кимболл-хаусе» по вторникам и четвергам, а однажды в воскресенье посетила службу в церкви. Не в епископальной Святого Филиппа, куда ходили Уилксы, а во второй пресвитерианской, где, как рассудила Красотка, должно быть попроще.
После службы она представилась священнику как миссис Батлер из Саванны, приехавшая в гости к родственникам из Атланты.
— Надеюсь, вы придете к нам снова почтить Господа, миссис Батлер, — сказал священник.
Тэзвелл Уотлинг писал матери о друзьях в английской школе, их занятиях, успехах команды по регби. Вскоре по прибытии в школу Шрусбери он заключил письмо следующими словами: «Когда капитан Батлер посещал Лондон после капитуляции конфедератов, он телеграфировал директору о своем желании навестить меня. Я попросил передать, что не стану с ним встречаться».
Начав свое преображение, Красотка написала сыну:
Две недели из трех Ретт был в разъездах, и Красотка направляла адресованные ему письма в гостиницу Святого Николаса в Нью-Йорке, «Спортсвуд» в Ричмонде, и отель Святого Людовика в Новом Орлеане.
Когда же он находился в Атланте, Красотка специально задерживалась подольше в его кабинете: вязала, пока он разбирался с бухгалтерией, отвечал на письма и подписывал документы. Вычитав из «Книги для дам Годи» об английских традициях чаепития, она каждый день приносила Ретту поднос с печеньем, чашками и новым фарфоровым чайником.
Куртизанки обменивались понимающими взглядами.
В поисках работы в «Красную Шапочку» вернулась Лайза, сельская девушка, служившая у Красотки во время войны. Лайза призналась, что ей пришлось туго и она опустилась до простой шлюхи и пьянчуги. «Даже не могу передать, до какой мерзости я дошла». По ее словам, она не брала и рот ни капли спиртного уже шесть месяцев.
Через два дня Ретт спустился вниз и увидел Лайзу.
Облизнув губы, девушка сказала:
— Прошу вас, капитан Батлер, я больше не такая.
— Убирайся, — сказал Ретт.
Боясь, что он убьет её, Лайза ретировалась столь поспешно, что даже не забрала свои вещи, которые Макбет потом связал в узел и отвез в увеселительное заведение, где она осела. Красотка не осмелилась спросить Ретта, отчего он выгнал девушку. Еще через несколько месяцев до нее дошли слухи, что Лайзу взял на содержание богатый пособник — лучшей участи, видимо, ей нельзя было и желать.
Через три дня после того, как Джорджия единогласно отказалась подписывать четырнадцатую поправку к Конституции[45], Ретту пришла телеграмма: «Отец умер сегодня Похороны в пятницу. Пожалуйста, приезжай. Розмари».
— О Ретт, как мне жаль, — сказала Красотка.
— Мне, как ни странно, тоже, — произнес Ретт.
Глава 32
МИССИС ЭЛИЗАБЕТ
ПРЕКЛОНЯЕТ КОЛЕНА
Похоронных дел мастер оказался бессилен против запечатленной в чертах Лэнгстона Батлера ярости. Попытки бедняги приподнять и перевести черты лица усопшего в видимость приятного выражения не приводили ни к чему из-за бесповоротно опущенных углов рта, поджатых губ и насупленной верхней части лица, которые бальзамировщик не мог скрыть никакими ухищрениями.
Лэнгстон Батлер желал при жизни лишь почитания, покорности и власти. Он никогда не испытывал склонности к неуместному умилению угловатым полетом цапли, переменчивыми узорами на песчаном берегу, изумительной нежностью и плавностью изгибов женских рук. Всю свою жизнь Лэнгстон Батлер больше всего страшился попасть в глупое положение.
В голове Ретта крутилась строка из поэмы Теннисона:
«Лучше все же любить и затем потерять, чем совсем никогда не любить»[46].
Витражи церкви Святого Михаила сняли во время артиллерийского обстрела Чарльстона и до сих пор не вернули на место. На смертный одр Лэнгстона падали тени от светильников.
Когда церковные врата открылись для выноса гроба, острый луч утреннего света проник в алтарь и засветил нимбы вокруг голов выносящих. Все они были из того же поколения, что и усопший. Сецессионисты, нуллификаторы, чьи абстрактные политические теории пали перед кровавыми событиями.
Церковный двор был обнесен высокой железной изгородью, через которую некогда перемахнул Ретт
