— Хю-хю-хю! Нашел меня, сказал, что он на деньгах женился, на Гермининых деньгах. А опять за мной поехал. А я уже никого не любила. И дочку свою не любила. Я только из-за Термины его приняла. Прожила с ним три года. Для Гермины. Думала, увижу ее, расскажу ей, как он за мной поехал. Хю-хю-хю! Сорок лет прошло. Трудно было домой попасть. Теперь поправлюсь, и найду, и скажу… О-о-х! Сердце у меня… о-о-х!..
Она замолчала и застыла, выставив вперед острый подбородок.
Луна уже обогнула дерево и надвинула его тень на черную поникшую старуху, которая слушала рассказ. Она все так же сидела напряженно, точно продолжая слушать.
Никто не шевельнулся.
Пришла крылатая монахиня с новым парнем.
— Вот этого к окошку. Там на доске его имя.
— Рудольф Кайзер, — тонким фальцетом сказал старик.
— Эту вот к самым дверям. Ее завтра увезут, — сказала монахиня про ту старуху, которая рассказывала. — Как ваше имя?
— Эмилия Бок.
Ее откатили к подъезду.
— Ну, теперь эту, глухую.
Она дотронулась до поникшей старухи, и та сказала тугим голосом:
— Термина Краузе.
— Да. Термина Краузе. Если до нее дотронуться, она говорит свое имя. Осторожно — она слепая.
Наклейка
Дэзи Броун — прежде ее звали иначе… безразлично как, дело не в этом. Дело в том, что Дэзи Броун, всей душой, с восторгом и ужасом, с отвращением и смехом, в долгую вагонную ночь, между Марселем и Парижем, не отрываясь, читала свой собственный чемодан.
Этот большой старый чемодан из крокодиловой кожи, тихо потряхивающийся перед ней в багажной сетке, был весь облеплен цветными отельными наклейками, свежими, старыми, очень старыми, чуть видными из-под новых пластов.
Наклейки были и круглые, и квадратные, и с картинками, и простые. Вот «Lido Excelsior» с черной гондолой на синем фоне… «Но des Anglais Napolli» с крутящимся винтом дымом Везувия… и флорентийский «Но d'Albion» на клетчатом фоне, полузаклеенном константинопольским «Petit Но» с минаретом, и «Но Suisse St. Jingolf» с розово-снежными горами Швейцарии… и вдруг простой полустертый билетик «Вержбол…» — конец ободран… и «Furstenhof Berlin»… и много, много еще.
Дэзи щурит ресницы, читает свой чемодан, наклейку за наклейкой, с отвращением и смехом, с восторгом и ужасом.
Читает.
1. Наклейка первая.
«St Jingolf HoSuisse».
На террасе Женевского озера розовый вечер.
Хозяин отеля поставил у баллюстрады два кактуса, чтобы клиенты знали, что мир Божий однообразен и что, сидя в Швейцарии, можно получать африканские впечатления.
Но Дэзи никаких впечатлений не получала. Она сидела в кресле, подняв ноги на перила террасы, обдумывала что-то и записывала в крошечную книжечку…
Услыша шаги Черри, она, не поворачивая головы, спросила:
— Ермакова считать или нет?
Черри пришла не одна. За ней шел маленький, черненький, кривоплечий и лопоухий молодой человек и нес в вытянутой руке дамский зонтик.
— Он нашел твой зонтик, — сказала Черри. — В награду я решила показать ему тебя.
— В награду выдается одна треть. Значит, ты ценишь меня в треть зонтика. Спасибо, молодой человек. Напрасно вы его нашли — он мне надоел.
Молодой человек хотел что-то сказать, задергался всем лицом, покраснел и смолчал, продолжая держать зонтик в вытянутой руке.
— Поставьте и сядьте, — утомленно пригласила Дэзи. Черри взяла зонтик и сказала кривоплечему:
— Вот это моя подруга. Сегодня ее зовут Майа.
Тот снова задергался, но на этот раз не смолчал.
— Майа? Это уменьшительное? А как полное имя?
— Майя, — сказала Дэзи.
— Мария?
— Нет. Майя.
— По-моему, такой святой не было.
— Совершенно верно. Меня назвали в честь грешницы.
Кривоплечий посмотрел на одну и на другую. Бледное лицо Дэзи было скучно и спокойно. Черноглазая румяная Черри сдержанно сжала губы, подернутые темным пушком.
— Черри! Считать Ермакова или нет?
— Ну, конечно. Что за вопрос?
— Да ведь я с ним даже ни разу не поцеловалась.
— Ну, так что ж? Тем лучше. Три месяца томилась и стихи писала.
— Да, это верно. Стихи были. А Генделя считать?
— Ну, что за вздор!
— Да ведь я же целовалась.
— Мало ли что, считаться со всяким ничтожеством.
— Ах, Черри, какая ты легкомысленная. Ермаков всего сорок восьмой номер. Так мы и до семидесяти не доберемся. Простите, молодой человек. Мы считаем мои романы. Я сегодня в деловом настроении.
Молодой человек покраснел, задохнулся и промолчал.
Дэзи опустила глаза и увидела его ноги в сандалиях — голые, сиреневого цвета…
— Иди в горы, Черри. А мы с этим отроком будем читать стихи. Вы любите стихи, отрок?
— Абсолютно не понимаю и терпеть не могу.
— Да? Ну так слушайте:
— Ну к чему это? — прервал кривоплечий. — Это все нездорово. Я вот в Женеве в школе… Чувствую себя отлично… Прежде был больной и нервный… Смотрите — никогда не ношу чулок, даже в холода. Надо, чтобы все было здор-ровое.
Дэзи сочувственно покачала головой и сказала:
— Взгляните, который час, — мне лень нагибаться. Взгляните мне на ногу.
