желающих только быть увиденными в ответ, горит презрение: «Почему ты не смогла довериться мне хотя бы раз? Хотя бы раз поверить в лучшее? Почему ты предпочла мне Риодана? Ведь это я помог тебе выжить. У меня был план. Я хоть когда-нибудь подводил тебя?»
— Я не знала, что это был ты! — я сжимаю руку в кулак с такой силой, что ногти врезаются в ладонь. На коже появляются небольшие кровоточащие ранки, но через мгновение они уже затягиваются.
Бэрронс в обличии зверя по-прежнему находится у меня перед глазами, и он еще не закончил пытку. «Ты должна была меня узнать. Я подобрал твой свитер. Я убивал для тебя свежую нежную дичь. Я помечал территорию вокруг тебя. В этом обличье, как ни в каком другом, я показал тебе, что ты моя, а я всегда забочусь о том, что принадлежит мне».
Глаза застилают слезы. Я сгибаюсь пополам. Мне настолько больно, что я не могу ни вздохнуть, ни шевельнуться. Я съеживаюсь, обхватываю себя руками и снова начинаю раскачиваться.
Где-то за пределами боли, если у неё вообще есть пределы, я кое-что осознаю.
Я осознаю, что, по словам Риодана (это если он не предатель, а если он все же предал нас и остался жив, то я убью его так же, как мы убили Бэрронса), у меня на затылке есть метка, оставленная Гроссмейстером, у которого все еще находятся мои родители, а так как Бэрронс здесь, то, очевидно, он так и не добрался до Эшфорда.
Если только… в Зеркалах время бежит по-другому, и, может быть, он успел добраться до Эшфорда прежде, чем я набрала номер ЕТУ, вызвав его сюда, в седьмое измерение, куда попала, ступив в скользкий розовый коридор Гроссмейстера в Дублине.
Я понятия не имею, сколько времени провела в Зале Всех Дорог или сколько времени прошло в реальном мире, пока мы с Кристианом обсыхали возле озера.
Однажды, благодаря В’лейну, я провела несколько часов на пляже в Фэйри в обществе иллюзии моей сестры и это стоило мне целого месяца жизни в реальном мире. Когда я вернулась, Бэрронс был просто в бешенстве. Тогда он приковал меня цепями к балке в своем гараже. На мне было одето только ярко-розовое бикини.
Мы сильно поругались.
Я закрываю глаза и снова отдаюсь во власть воспоминаний.
Он стоит там, взбешенный, в окружении игл и красок, и собирается сделать мне татуировку — или, точнее говоря, притворяется, что собирается, ведь на самом деле татуировка уже была сделана, просто я ее еще не обнаружила, — для того, чтобы он мог проследить за мной, если я когда-либо снова совершу глупость и соглашусь провести какое-то время в Фэйри.
Я говорю ему, что если он сделает это, то наше сотрудничество будет окончено, и я уйду. Обвиняю его в неспособности чувствовать что-либо еще кроме жадности и цинизма, в неспособности любить. Я называю его наемником, виню в том, что он потерял самоконтроль и разгромил магазин, когда не смог найти меня, и ядовито заключаю, что если он и возбуждается от чего-то (да и то редко), так это, несомненно, из-за денег, какого-нибудь артефакта или книги, но никогда — из-за женщины.
Я помню каждое слово, сказанное им в ответ: «Да, я любил, мисс Лейн, хоть это и не ваше дело. Я терял. Многое и многих. И — нет, я не похож на других участников этой игры. Я не похож на В’лейна. И эрекция у меня бывает отнюдь не изредка. Иногда ее вызывают не женщины, а мелкие надоедливые девчонки. И да, это я разгромил магазин, когда не нашел вас. Кстати, вам придется подыскать себе новую спальню. И мне жаль, что ваш уютный маленький мирок был разрушен, но это случается со всеми, и они продолжают жить дальше. От вас зависит, как вы будете жить».
Оглядываясь назад, я с жалостью и презрением смотрю на себя.
Вот я — прикованная к перекладине, почти обнаженная, наедине с Иерихоном Бэрронсом — человеком, далеким от моего понимания, но, Господи, как же он меня возбуждает! Он собирается провести несколько часов, медленно и осторожно колдуя над моей голой кожей. Его мускулистое, покрытое татуировками тело кажется мне невысказанным вслух обещанием посвящения в таинственный мир, где я смогу почувствовать нечто совершенно невообразимое, и я хочу, чтобы он работал надо мной часами. Ужасно хочу. Но не из-за татуировки. Я пытаюсь воздействовать на него, применив все свои уловки. Я хочу, чтобы он взял то, что мне не хватает смелости предложить ему.
Какое сложное, нелепое и разрушительное чувство! Боюсь попросить то, чего мне хочется. Боюсь признаться себе в своих желаниях. Руководствуюсь правилами и запретами вместо того, чтобы следовать своей природе. Приехав в Дублин, я была скована этими условностями, как кандалами. Вся такая правильная.
Он же был абсолютно естественным и пытался научить меня меняться.
Как я и говорила: разные степени отрицания.
Там, в гараже, он прижался ко мне — сексуальный и еле сдерживающий себя, и, ощутив тогда его возбуждение, я почувствовала себя настолько живой и дикой внутри, что позже мне пришлось содрать с себя купальник и позаботиться о себе в душе, снова и снова, фантазируя о совершенно другом окончании событий в гараже. Которое растянулось бы на всю ночь.
Я тогда сказала себе, будто это все из-за того, что я побывала в обществе «умри-от-секса» эльфа. Очередная ложь.
Он освободил меня и позволил уйти.
Будь я прикована к той балке сейчас, у меня бы не возникло проблем с объяснением того, чего конкретно я хочу. И вряд ли я попросила бы меня освободить. По крайней мере, не сразу.
Слезы все еще застилают мои глаза, но я пытаюсь сфокусировать взгляд.
Трава. Деревья. Он.
Он лежит лицом вниз. Мне надо подойти к нему.
Земля мокрая, кругом грязь из-за дождя, шедшего прошлой ночью, и из-за его крови.
Мне надо привести его в порядок. Он не должен быть грязным. Бэрронс не любит выглядеть неопрятно. Он тщательно следит за собой, одевается изысканно и со вкусом. И хотя я несколько раз поправляла лацкан его пиджака, но это был всего лишь предлог, чтобы дотронуться до него. Так сказать, ступить в его личное пространство. Эти фамильярные жесты должны были подчеркнуть тот факт, что я имею на это право. Непредсказуемый, как оголодавший лев, он мог напугать кого угодно, однако он никогда не вгрызался мне в глотку, а всего лишь облизывал меня, и если иногда его язык был слегка грубоватым, то это стоило того, чтобы шагать рядом с королем джунглей.
Я чувствовала себя так, словно мое сердце вот-вот разорвется.
Я не могу это сделать. Я только что прошла через все это после смерти сестры. Одна трагедия за другой. Упущенные возможности. Неверные решения. Скорбь.
Скольким людям придется еще умереть прежде, чем я научусь жить? Он был прав. Я — ходячая катастрофа.
Я нащупываю в кармане телефон. Первое, что я делаю — набираю номер Бэрронса. Нет связи. Я набираю номер ЕНММД. Связи по-прежнему нет. Я жму на ЕТУ и, затаив дыхание, пристально смотрю на Бэрронса. Связи нет.
Все линии мертвы, как и этот мужчина.
Меня начинает трясти. Не знаю почему, но тот факт, что я не могу до него дозвониться, окончательно убедил меня в том, что он вне моей досягаемости.
Я наклоняю голову, убираю волосы с шеи и, после нескольких попыток найти правильный ракурс, делаю снимок своего затылка. Так и есть — две татуировки. Метка Бэрронса — дракон с буквой Z в центре — мерцает и переливается слабым светом.
А слева от нее находится черный кружок со странными символами, которых я не знаю. Кажется, Риодан говорил правду. Если эта татуировка оставлена Гроссмейстером, то это многое объясняет. Тогда становится понятно, почему Бэрронс так беспокоился об охране подвала, где я находилась, будучи в состоянии при-йа; как ГМ нашел меня в аббатстве после того, как охранные руны были закрашены; как он позже снова нашел меня в доме, где мы с Дэни жили, и, наконец, как он выследил меня до дома родителей в Эшфорде.
Я вытаскиваю маленький кинжал, который взяла в магазине Бэрронса.
Рука дрожит.
Я могу положить конец своей боли. Я бы просто сжалась в комок и истекла кровью, сидя возле него. И
