И он, и Вы за контурами не можете точно учесть все линии – а без этого нельзя построить правильной тактики. В результате у Лукьянова – ошибочность тактики; у Вас – ее отсутствие. Вы вне России, все связи с ее новыми формирующими силами и формирующейся средой на основании старой традиции, старых идеологических опор и умозрительного анализа думаете оформлять идеологический облик новой интеллигенции? Считаете это возможным… А в результате приближаетесь к лежневскому идеологическому анабиозу; к отсутствию всякой тактики, к бездействию. И Сергей Сергеевич[Лукьянов] и Вы – оба романтики. Вы считаете свой национальный романтизм законным и благотворным, Лукьяновский социальный – наивный и опасный.
Между тем оба они и законны и нужны: только социальный утопизм русской революции оплодотворил ее национальный смысл, дал ему мощь, но зато и пропитался ею настолько, что сбрасывать со счетов революции ее социальные идеи, оставляя национальные достижения, – хирургическая операция явно не выполнимая. Как ни легко такое деление единого процесса в сознании, в отвлеченном анализе, на деле оно бесплодно и к живой исторически реальной обстановке неприменимо. А считать, что социальные идеи революции исчерпываются «столыпинским мужичком», мне не кажется правильным. Думая, что создание крепкого деревенского хозяина – это предельная черта революции в социальной плоскости, я думаю, Вы упрощаете процесс. И революция, и война, и Рур, и германская марка – все это симптомы одного и того же – смены культур. Нельзя и ее упрощать, как то романически выходит у Лукьянова: светлое царство труда, новый мир и проч[ие] хорошие вещи; но нельзя и Россию как-то выдернуть из рокового исторического провала, из разрыва двух эпох и где-то в стороне ей решать и делать свои национальные дела. «Нельзя» не по нашему хотению или нехотенью, а потому что именно в ней узел мировых событий.
Роковое культурное противоречие внутренней русской жизни стало одним из парадоксов жизни мировой. Раньше наряду с 150-миллионной массой, культурно находившейся в XI–XII веке (много ниже масс Японии, Индии и Магометанского Востока), была наиболее, быть может, утонченная, рафинированная культура верхушечная. Теперь наиболее отсталая технически и экономически, Россия в смысле прогрессивности – верхушка всей мировой истории. Для того чтобы признать это, вовсе не надо лукьяновского «романтизма», не надо быть коммунистом, достаточно не считать буржуазно-демократическую систему государственности предельным достижением – венцом прогресса. А ведь оснований для того, чтобы усомниться в буржуазно-демократических канонах, более чем достаточно[261].
В этом разноречии, несоответствии внешних мировых функций России и ее внутренних ресурсов – ее трагедия и счастье. Счастье – возможно, трагедия – наверное.
Попробую дать кратко мою концепцию момента. 1) Во всем мире происходит выход на арену истории новых социальных сил. 2) Проистекающий в отдельных странах с различным темпом и в различных формах, в основе своей процесс этот является единым и не расчлененным до пределов изолированного в границы отдельного государства. 3) Главный смысл революции в России – выход к жизни и власти крестьянства. 4) Поэтому частнокапиталистические отношения для России субъективно, изолированно от общемирового плана являются прогрессивными и могущими удовлетворить национальные и государственные интересы страны на долгий ряд десятилетий. 5) Но такая изоляция немыслима, и общемировые объективные условия заставляют Россию применять у себя формы и методы экономики, до которых она не доросла и которые для нее непомерно тяжелы и дороги. 6) Это надо принять как факт, как неизбежность, не входя в оценку. 7) Для Запада система чисто капиталистической организации экономических и общественных отношений уже не является вполне целесообразной и единственно возможной. Наступил период перехода к новым формам и методам; период длительный и совмещающий в себе в разных пропорциях остатки старого и зачатки нового. 8) Конкретных форм, которыми завершится процесс, предвидеть нельзя (с моей точки зрения и не надо), но, принимая во внимание эмансипацию и огромный рост сознательности масс, с одной стороны, и колоссальные успехи техники, с другой, можно думать, что имеются объективные и субъективные, материальные и духовные предпосылки для создания общественного, планового хозяйства. Можно предполагать, что направление процесса именно в эту сторону. 9) Создать у себя чисто капиталистическую организацию в то время, как Европа вступила в период если не ликвидации, то ревизионизма ее – значит опять поставить Россию через два-три поколения в положение безнадежно отставшей. Раз навсегда и решительно встать в линию других стран, пережить больше трудностей, но изжить их, двигаясь в направлении параллельном общемировому прогрессу, и окончательно стать одной из первых – это возможное счастье России. Переживать еще ряд лет (всему нашему поколению, наверное) эти трудности и, может быть, не пережив, рухнуть под тяжестью, не дожив до счастья – несомненная трагедия России. 10) Пережить этот период, стремясь к «счастью» и смягчая тяжесть «трагедии» – тактическая задача. Взять нужное и полезное для России от капитализма и не забывать о неизбежности перехода от капитализма к другим более совершенным методам хозяйства – эту общую задачу тактически различно разрешают коммунисты и люди нашего типа. 11) Наше различие от коммунистов ясно и четко: для них коммунизм – императивный действенный идеал; для нас – допустимая и приемлемая гипотеза. В своей тактике они невольно степень развития хозяйственных сил страны ставят в подчиненное положение к степени приближения коммунизма. С их точки зрения лучше замедлить темп развития производительных сил России, но обеспечить правильную организацию их… а единственно правильная организация – коммунизм. С нашей платформы степень развития важнее формы развития. Если мы (точнее – такие как я) неокоммунисты, то слово «коммунисты» имеет здесь весьма своеобразный, ограниченный смысл – смысл допущения, признания вероятности коммунизма, как высшей по сравнению с капитализмом формы хозяйства… Но и только… так сказать, коммунисты без веры в коммунизм. Может быть, я неправильно подхожу к Лютеру, но мне кажется, что, когда в рядах коммунистов эти настроения станут значительными и действенными (а я вообще уверен, что усиливаться течения подобные «сменовеховству» будут не левеющими буржуями, а правеющими коммунистами), это будет своего рода реформация коммунистической церкви. 12) Наша тактика – тактика групп и единиц. Тактикой масс она может стать лишь очень нескоро и лишь в том случае, если мы сумеем войти в новую русскую жизнь, органически срастись с нею. Как тактика группы она не была ошибочной, она оказалась несостоятельной – группы не было в действительности. Удивительное явление: все, что соприкасается с коммунистами, обнаруживает гниение, распад, разложение – так с меньшевиками, с эсерами, так было с командным составом армии, так и теперь происходит со всякого рода «живыми церквами»… то же случилось и со «сменовеховством». Это как реактив, выясняющий химические или органическое соединение. «Смена вех» оказалась химической (вернее – механической) смесью и распалась. Конечно, «Накануне» – не идеологическое продолжение «Смены вех». И первоначальное идеологическое устремление сборника наиболее последовательно и выдержанно проводите Вы. Тут есть и плюс… более эстетический: получается логично, четко, законченно <…> но имеется и минус… притом уже не эстетический, а вполне реальный, практический: Ваши настроения слишком логичны, а политическая жизнь идет вне логики. Стремление подойти к ней с законченной теоретически, стройной системой всегда влекло за собой разочарование для схематика, будь он кадет Милюков с победой демократии в лагере Антанты, эсер Керенский с Учредилкой, коммунист Осинский с трудпосевповинностью… или национал-большевик Устрялов со столыпинским мужичком.
В Вашей стройной системе нет существенной поправки: поправки на наличную Россию. Уверен, что вблизи Вы бы увидели, что дело много сложнее.
Теперь еще одно замечание о тактике. Мы совершили радикальную переоценку старых канонов и кумиров. Увидели голыми многих королей общественности… Дали им чистую отставку, вместе со всем отжившим прошлым… но себя, себя мы не переоценили. Даже мысль мало в голову приходила, что старое и дурное и, как это ни грустно, хорошее тоже откинуто и не годится. Люди старого типа не подходят не только как строители, но и как строительный материал. А мы от них. И первая задача – разрыв с традицией, врастание в новую жизнь, а для этого надо научиться питаться ее соками, воспринимать ее органически целостно, мало изменить миросозерцание, должно измениться мироощущение. Это не задача, а условие… для многих при всем добром желании невыполнимое. Из двух интеллигентских грехов – схематизма и личной преувеличенной самооценки – вырос развал «Смены
