намного культурнее русских. Царская политика по национальному вопросу вызывала у Ленина ненависть и презрение. Периодически его ярость обрушивалась на тех из его заместителей, которые пользовались такими же методами в отношении украинцев, грузин или башкир. Ленин знал, что лидер коммунистической партии и правительства Украины был болгарином по рождению, большинство чиновников были русскими и не говорили по-украински, любое движение к независимости со стороны национальности или местного отделения коммунистической партии мгновенно вызывало ответные меры со стороны Москвы. Несомненно, в его национальной политике был элемент хитрости. Несмотря ни на что, принцип «самоопределения» был достаточно привлекателен, чтобы помочь большевикам выиграть Гражданскую войну и приобрести сторонников и почитателей во всем колониальном мире.
Ленин верил, что абсолютно последователен в своих действиях. Он владел тайной «диалектики», которая давала ему возможность управлять партией, лавируя между доктринерским идеализмом и циничным удовольствием обладать властью ради власти.
Можно поспорить с этим заключением и увидеть во всех его маневрах не что иное, как хитроумно задуманный план с целью удержать власть и уверить массы в том, что советская власть это не только угнетение и тирания. Немного позже он сделает заявление, которое больше бы подошло Бисмарку, чем преданному ученику Маркса и Энгельса: «Главные проблемы в жизни народов решаются только с помощью силы».[393]
Однако в любом случае нельзя не признать его огромный педагогический талант. Ленинский причудливый ход мысли передался его партии. Политика состоит не в том, чтобы в поисках ответа на тот или иной вопрос прибегать к помощи Маркса, и это не
Таким же образом Ленин повел себя и в отношении крестьянского вопроса. Многие делегаты съезда были членами продовольственных отрядов, которые ездили по деревням, реквизируя у крестьян хлеб и зерно. Крестьяне неохотно делились излишками зерна, и, как считали коммунисты да и вообще горожане, виной тому была крестьянская жадность. На самом деле зачастую эти «излишки» были необходимы самим крестьянам, чтобы прокормить семью и скот. Кроме того, продовольственные отряды действовали грубо, что, естественно, вызывало недовольство крестьян. Однако по версии Ленина продовольственная кампания была направлена против небольшого класса зажиточных крестьян, кулаков. Ленин заявил, что в отношении бедных крестьян и середняков намерения большевиков самые дружеские: «Мы не допустим никаких принудительных мер в отношении среднего крестьянина».
Даже кулаков, заявлял Ленин, никто не терроризирует; просто большевики пресекают их «контрреволюционные попытки». Практически каждый делегат съезда знал по собственному опыту, что насильственное изъятие продуктов у крестьян сопровождалось изъятием собственности, избиением, расстрелами. Было непонятно, где проходит грань, отделяющая среднего крестьянина от кулака. «У меня две лошади и корова. Я середняк?» – спрашивал крестьянин у членов продовольственного отряда. Коммунисты, наставлял Ленин, должны изучать «историю крестьянства, занять такую позицию по отношению к бедным и богатым», чтобы объяснить мужику его классовое положение. Но продовольственные отряды действовали в деревнях с помощью винтовок, меньше всего задумываясь о классовом положении крестьян, облагаемых налогом.
Никакая ленинская диалектика не может объяснить и оправдать репрессивную, лицемерную политику большевиков в отношении крестьянства. Причина уходит корнями в историю русского марксизма. Только пообещав крестьянину неприкосновенность частной собственности, в которую и сами не верили, русские марксисты могли захватить власть. Безумие Гражданской войны превратило антипатию в ненависть. Крестьянин, отчаянно боровшийся за выживание, казался коммунисту «полудикарем, тупым и упрямым». Крестьянин утаивал хлеб от рабочих и солдат. Теперь голодный рабочий ненавидел крестьянина больше, чем буржуя. Того хотя бы лишили собственности, а у крестьянина и еды в изобилии, и деньги от продажи продуктов на черном рынке.
Какое бы отвращение ни вызывал крестьянин у новой власти, нельзя было с помощью одной только силы, применяемой к восьмидесяти процентам населения России, добиться успеха. Пытаясь получить хоть какую-то поддержку со стороны крестьян, власти использовали все возможные средства. «Часто то, что мы даем одной рукой, тут же забираем другой», – признавался Ленин, и это как нельзя лучше характеризовало политику в сельском хозяйстве.
Делалась попытка внести раскол в крестьянскую среду, поднять знамя классовой войны в деревне. Летом 1918 года, когда режим обрел некоторую уверенность, было принято решение о создании комитетов бедноты. Кто такой бедняк? По мнению коммунистов, человек, имевший небольшой участок земли или вообще безземельный, который был вынужден наниматься в услужение к помещику (в прежние времена), а теперь к кулаку. Понятно, что бедняки достаточно натерпелись от своих богатых соседей и поэтому стали оказывать активную помощь продовольственным отрядам: разоблачали тех, кто прятал хлеб, торговал на черном рынке. Но и только. Угнетаемый государством, подвергаемый унижениям со стороны ленивых, зачастую преступных элементов (бедняков) в своей деревне, крестьянин отказывался засеивать поля и забивать скот. К концу 1918 года комитеты бедноты были распущены, и партия возложила надежды на «среднего крестьянина».
«Мы еще не научились регулировать наши отношения с миллионами средних крестьян, мы пока еще не знаем, как завоевать их доверие»[394], – сказал Ленин в своем выступлении на VIII съезде партии.
Это был один из тех блестящих тактических ходов, которые стали отличительной особенностью советской политики: к тому, кто подвергался оскорблениям и жестоким гонениям, неожиданно обращались с просьбой о помощи и поддержке советской власти. Крестьянам теперь объясняли, что притеснения были результатом недоразумений, злоупотребления властью, излишним рвением местных чиновников, их неспособностью донести до крестьян мысли и положения, которые отстаивал и Ленин, и ЦК.
Тут очень кстати неожиданно скончался Яков Свердлов, председатель ВЦИК и секретарь ЦК партии. Свердлов был евреем, и большевикам, упоенным радостью победы, казалось, что человек еврейской национальности не должен занимать такое высокое положение.[395]
Теперь, когда Гражданская война была в полном разгаре и со всех сторон раздавались крики о «еврейских комиссарах», появилась блестящая возможность назначить на это место «настоящего» русского Михаила Калинина, которого Ленин описывал как «среднего крестьянина из Тверской губернии, которую он посещает ежегодно»[396]. Калинин каким-то чудом переживет сталинские чистки.
Как огромное большинство русских, Калинин действительно имел крестьянские корни, но вообще-то был рабочим, старым большевиком. Всю свою сознательную жизнь он занимался партийной работой в крупных промышленных городах. Калинин полностью соответствовал отведенной ему роли и к концу жизни строил из себя простого мужика, одурманенного величием своего высокого положения.
Такие жесты имели важное пропагандистское значение: во главе Советского государства стоял «простой крестьянин», в то время как белые правительства возглавляли генералы, которых крестьяне отождествляли с помещиками. Но нельзя было решить крестьянскую проблему только с помощью назначения «средних крестьян» на ответственные государственные посты. На военный период пришлась еще одна попытка решить крестьянский вопрос с помощью возврата к марксистской доктрине, путем формирования крупных общественных хозяйств на базе помещичьих имений. Первыми примитивными шагами на пути к коллективизации была организация коммун, занимавших самые неплодородные земли и практически не имевших средств производства. У простого крестьянина эти «эксперименты» вызывали, пожалуй, такую же ненависть, как деятельность продовольственных отрядов. Крестьянин признал большевистскую власть, поскольку она обещала сохранить его
Люди не оправдали его надежд. Ленин разочаровался в «революционной инициативе масс», бедных крестьянах и рабочих, зато усилилась его и без того сильная вера в могущество технического прогресса. Создание необходимой материально-технической базы решило бы экономические проблемы. «Если бы мы
