письменные доносы от соседей, причем далеко не всегда меркантильные, скажем, ради комнаты сплавляемого в концлагерь, требовались, - следовательно, они были нужны для чего-то другого.
А для чего?
Что было нужно: бумага или недовольство соседей?
Ну вот, как говорится, слово произнесено…
Да, действительно, механизм отбора в ГУЛАГ был подозрительно похож на механизм рекрутского набора времен Кутузова: стержнем было - неприязнь общины, соседей и иногда даже семьи. Иными словами, бытовое доносительство преданного 'внешнику' Сталину населения отсеивало чужих - неугодников и 'внутренников'.
Таким образом, сталинская армия усилиями старосты Сталина и угадывавших его желания исполнителей-'внешников' всей страны, в противоположность армии кутузовской, резко обеднялась 'внутренниками' и неугодниками!
И вот этот-то принципиально иной социально-психологический состав двух армий - кутузовской (неугоднической) и сталинской (угоднической) во многом и определил столь различное их поведение при столкновении с захватчиками.
Сталинский исполнитель ('комсомолец'), привыкший в теле своих дедов, прадедов и прапраотцов к верности принципу авторитарности, и, как следствие, повиновению сельскому старосте (вождю), лишь только соприкасался с побеждающей стаей некрофила Гитлера, тут же начинал чувствовать в себе неодолимую потребность подчиниться Главному Старосте.
И сдавался - тысячами и миллионами.
Фашист проходил сквозь многочисленные ряды советских войск как раскаленный нож сквозь масло (за редкими исключениями) - способных его остановить неугодников было недостаточно: они сидели в ГУЛАГе, были сведены в безоружные строительные части (об этом - особая глава), или прятались. Вместо них были русские комсомольцы-сталинцы, да и то разбавленные (тоже, заметьте, личными усилиями Сталина) исторически привыкшими к изощренной авторитарности азиатами…
Молниеносные успехи Гитлера и толпы сдавшихся в плен показали, что никакие горы заготовленного оружия, никакие толстенные тома, которыми снабжались политработники, не могли превратить толпу исполнителей в воинские части, способные защищать Родину и родню от сверхвождя.
Немцев остановили под Москвой. Остановили сибирские дивизии (из традиционно неугоднического населения; в русско-японскую они тоже были самыми стойкими), ополчение, новобранцы, колонны выпущенных из ГУЛАГа - и погнали вон.
Среди причин замедления немецкого наступления историки 'внутреннического' типа мышления называют мороз и растянутость коммуникаций. Физические факторы мы обсудим в IV части, при обсуждении новой концепции Второй мировой войны, но полезно вспомнить намеренно забываемое - что именно под Москвой, после тотальных разгромов, когда между фашистскими войсками и предуготованной Гитлером к полному уничтожению Москвой регулярных войск уже почти не было, были введены два контингента, которые, собственно, и остановили гитлеровцев. Одна сила ' московское ополчение, собранное из студентов, бухгалтеров, рабочих и прочих нестроевиков - словом, почти новобранцев дивизии Неверовского. Но была и вторая сила - колонны выпущенных из лагерей ГУЛАГа, наспех вооруженные, без всякого основания репрессированные неугодники. Репрессированных только за то, что не повторяли всякую чушь, когда требовалось хоровое 'пение'.
Неугодник может быть партизаном, но не всякий бородатый мужик, обутый вместо армейских сапог в домашнего изготовления валенки и с винтовкой в руках, - неугодник.
Чтобы понять, чем исполнитель с топором в лесу отличается от истинного партизана-неугодника, удобнее всего рассмотреть события осени 1812 года.
Дело в том, что в войне 1812 года было два этапа. На первом партизан было мало, на втором ими можно было пруд прудить. Партизаны этих двух этапов социально-психологически противоположны!
На первом этапе войны 1812 года, еще до оккупации Москвы партизанское движение было малозаметным (неугодники оказались по большей части в армии), зато было заметно другое движение в крестьянских общинах - пронаполеоновское.
Доселе угождавшие помещикам и старостам общинники-исполнители делали то, о чем Наполеон мечтал: они переставали повиноваться своим помещикам (помещик - это тот, кто не только пользовался трудом зависимых от него людей, но в трудные времена о них и заботился, хотя бы в том смысле, что во время неурожаев на свои средства покупал в дальних губерниях хлеб и тем спасал работников, их жен и детей от голодной смерти; после отмены крепостного права общинники стали в таких случаях умирать целыми деревнями) и нередко помещиков убивали. Но самое главное, что делали исполнители повсеместно, - они не давали некогда помогавшим им помещикам лошадей и подвод, чтобы те не вывезли материальные ценности, те самые, что так ценились иерархией наполеоновцев - генералами, офицерами и солдатней.
Исторический факт: общинники бунтовали, руководимые своими старостами.
Эти события рельефно описаны у Льва Николаевича в 'Войне и мире' в эпизоде, где крестьяне пытаются ограбить и убить свою госпожу княжну Марью Болконскую. Объект для православных крестьян с точки зрения справедливости, прямо скажем, богохульный. Кто как не набожная Марья всячески помогала крестьянам своего отца - и деньгами, и лекарствами, а, главное, своим умом, никогда их не притесняла - и вот, на тебе, у нее отнимают подводы, не дают лошадей, что означает, как минимум, выдачу на растерзание бесноватым наполеоновцам - полякам, немцам, французам, евреям и т. п. И только появление графа Николая Ростова, гусарского офицера, несколько от него зуботычин, окрик, но, главное, его гусарско- графская психоэнергетическая 'убедительность' склонили чашу весов не в пользу тогда еще пространственно далекого Наполеона. (Интересен штрих великого художника: Толстой, описывая мужиков этой деревни, называет их темными - т. е. глупыми, неразвитыми, гипнабельными, - в отличие от мужиков из другого поместья Болконских…)
Итак, первый этап всякой войны со сверхвождем - массовое сотрудничество исполнителей со сверхвождем - в том числе, и в прямом смысле. Парадокс: массовое партизанское движение исполнителей скорее антинационально. (Так было не только при Наполеоне, но и при Гитлере тоже.)
А вот после начала у Наполеона приступов паранойи (еще до Бородина, а тем более после исчезновения Москвы и массового таяния войск во время стояния в ней) трудно не заметить, что ситуация резко меняется. И вот мы уже видим, как в засады к большой дороге стекаются разве что не толпы крестьян, руководимые все теми же старостами, - и палками, как собак, убивают пугающихся их до смерти солдат Великой армии.
Принято объяснять поведение старост и послушных им общинников на первом этапе войны так: тупые крестьяне, не учившиеся, а, главное, ни под каким видом не желавшие ничему учиться, оказывается, по размышлении над идеями о естественном праве первого консула Французской республики решили, что идеи равенства, братства и единения народов во имя естественного права и философии им духовно близки, и потому решили они биться с крепостничеством в лице его представителей - на стороне неизвестного им императора.
Объяснение, что и говорить, отдает идиотизмом. Даже в рамках суверенитизма.
Принятое толкование второго этапа войны не лучше. На втором этапе Русской кампании Наполеона общинное крестьянство, дескать, осмыслило неизвестные ему до этого несправедливости, творимые в далекой, непонятной и даже чуждой ему Москве, и решило супостату не пособствовать, а с ним бороться.
Можно долго издеваться над аргументацией этой вдалбливаемой в системе обязательного образования концепции, но не станем терять времени.
Очевидно, что поведение неспособных к самостоятельному мышлению, гипнабельных и потому послушных воле сверхвождя Наполеона сельских исполнителей могло измениться только потому, что изменился сверхвождь, поменялся знак его галлюцинаций.
Это понятно.
Характерно, что партизан второго периода отличала крайняя жестокость, - могли облить маслом пленного наполеоновца и поджечь, были и другие выверты.
Между прочим, замечено, что 'выверты' эти в точности соответствовали тем, которыми баловались в