Играя желваками, Цыц отступил в тень. Настал черёд прокурора.
— Галактион Нетяга не сказал нам, откуда у него деньги, — выдвигал обвинения хромоногий староста. — Тем самым он ввёл нас в заблуждение, приведшее к катастрофическим последствиям… — Было видно, что он тщательно готовил речь. — Подсудимый сделал нас невольными соучастниками преступления, так что пострадавшими можно считать всю деревню. И мне не нужно вызывать свидетелей — преступление вершилось у всех на глазах.
Галактион вспомнил, что староста любил фильмы про судебные разбирательства. Тот говорил долго, а под конец потребовал смерти. Никто не удивился, после его слов все почувствовали обиду.
Адвокатом был Твердохлёб.
— Я спас его, — выступил он вперёд, но закашлялся, и на глазах у него навернулись слёзы. — Если бы я знал… Вон как всё обернулось.
Он беспомощно топтался.
— Мы выслушали защиту, — с глухим раздражением оборвал его Цыц. — Кто хочет добавить?
Толпа подалась.
— Мы и без него не тужили, — сдвинул брови плотник, — а он пробрался, как змей-искуситель. — Голос плотника стал библейски строг. — С таким не цацкаются: кто искусил малых сих, тому мельничный жернов на шею.
Многие закивали.
— Дело за малым, — оскалился Цыц, — выслушать подсудимого.
Галактиона выпихнули вперёд. Он искал глазами Анфису, но она осталась дома. «Ребёнок.» — подумал он.
— Мы ждём! — прикрикнул Цыц.
Галактиона развернули против солнца, он сощурился, и его шрамы слились с морщинами.
Я заслужил смерть.
Все ли согласны с приговором? — подхватил Цыц и, поправляя жилет, дёрнул золотой цепью.
Воцарилось молчание.
— Не слышу, — кривляясь, Цыц оттопырил ухо. — Хорошо, будем голосовать, как немые.
Медленно вырос лес рук. Дурачок тянул две.
— Справедливость восторжествовала, — подвёл черту Цыц.
Все почувствовали такую усталость, точно целый день кололи дрова, и казнь назначили на
Едва не пробив крышу, всю ночь барабанил дождь, и теперь кругом были лужи. Стоя у стены в ожидании расстрела, Галактион вспоминал, как минувшей ночью Анфиса предлагала себя в постели, а после гладила по щеке: «Ты делаешь это ради ребёнка.»
И опять осталась дома.
Долго пререкались, кто будет стрелять. Бережковцы отнекивались, но Цыц оставался непреклонен. И тогда они с решимостью скорее всё кончить взяли автоматы у стоявших за ними людей Цыца. Никто не хотел испортить свой дом, и Галактиона поставили к недавно отстроенной церкви. Он смотрел поверх голов, как после ночного дождя тяжёлые капли стекают с ели, и вспоминал тот рассвет, когда его подрал медведь.
Но больше не видел в нём чуда.
Цыц, как кобра, раздувал шею.
— Командуй же! — не выдержал кто-то, и сразу открылась пальба. Стреляли все, казалось, брёвна за спиной Галактиона должны превратиться в щепки.
А он стоял.
— Однако жарко, — процедил Цыц, и его глаза превратились в щели. — Видишь, Галактион, какое рвение… — Дождевые капли за его спиной стали каплями крови. — А я ещё надеялся, что они буду стрелять в меня, когда приказал вчера зарядить холостые.
Промокнув затылок, он взмахнул платком. Его люди вскинули автоматы, и через мгновенье всё было кончено.
— Это в греческой трагедии погибает герой — в нашей гибнет хор, — сплюнул себе под ноги Цыц.
Галактион прижался к стене и с ужасом глядел, как добивают упавших, как к нему под ноги натекают лужи крови. Вот уткнулся в землю хромоногий староста, вот всадили пулю в затылок Твердохлёба. Ещё дёргался в грязи благообразный учитель, а плотник так и застыл с угрюмо сведёнными бровями.
У Галактиона перехватило дыхание.
— Ты что же, не понял? — похлопал его по плечу Цыц. — Они же мусор, я хотел доказать тебе.
Но Галактион не слушал. «Это не Господь спас меня, — думал он. — А тот, кто спас, имел свои цели». Как сквозь пелену до него долетали слова Цыца. «Сожгите всё к чёрту! — кричал он. — Когда природа устаёт разрушать, ей нужно помогать!»
За ночь брёвна отсырели, и огонь не разгорался.
— А всё же приятно пустить дурную кровь… — разглагольствовал у джипа Цыц, и перед ним вставало лицо, прячущееся за мамину юбку.
Это было лицо Семёна Талого, его сводного брата. Соломон вырос с мачехой, и ему пришлось потрудиться, чтобы стать Золушкой.
— Ты едешь? — на ходу бросил он.
— Подожди, — остановился перед раскрытой дверцой Галактион. — Не хочу, чтобы проросло злое семя.
Бросившись к дому, он навесил замок и двумя досками крест-накрест заколотил окно, за которым вопли женщины смешивались с плачем ребёнка. Потом, выхватив у пробегавшего бандита факел, швырнул на соломенную крышу.
ЛОВУШКИ ИЗ ПОТЕРЬ
Я хорошо помню дождливый осенний вечер, когда услышал о философии потерь. За бутыкой вина её развивал Иосиф Арбисман, наделённый, как все художники, особым видением. Мы уже обсудили забытые строки акмеистов, пылившиеся в музейных запасниках гравюры «малых» голландцев и политизированные романы прошлого века, уже не вызывающие интереса, когда Арбисман глубоко вздохнул:
— Мы говорим со временем на языке искусства, а оно с нами — на языке потерь.
Холодный дождь бил в стекло и, смывая с подоконника опавшие жёлтые листья, подтверждал эту грустную банальность.
— Esse videatur[1]… — улыбнулся я.
И, считая тему закрытой, налил ещё вина.
Но я ошибся. Мне сейчас трудно передать интонации, которые переплелись в моей памяти с еврейской печалью и жестами, значившими больше слов. Если Шопенгауэр заставляет видеть мир как тёмную, бессознательную волю, Фрейд — как движущую всем сексуальность, а Хёйзинга — как игру, то увлечённость Арбисмана позволила мне увидеть его сквозь призму утрат.
Под влиянием его монолога у меня складывался рассказ. Герой — повествование ведётся от первого лица — коротает вечер в гостях. Хозяин — его ровесник, холостяк средних лет, с которым он часто играет в шахматы, уже расставляет фигуры.
Чем не займёшься от тоски? — кривился Арбисман. — Мы, Зорин, слишком хорошо знаем её вкус.
Скрасить время можно лишь убивая его, — кивнул я, мысленно возвращаясь к рассказу.
Герою достаются чёрные, клетки равномерно запоня-ются фигурами, а молчание нарушают только стучащий за окном дождь, да тиканье настенных часов. Неожиданно положение на доске напоминает ему известную с детства позицию. Он помнит, что она таит комбинацию, вызывавшую когда-то бурю восторга.
