давно.
— У вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, почему она умерла? — спросил я.
— Мы уже много раз повторяли, что нет.
— И это жестоко, — тем же тоном добавила Элисон, — что вы со своим фильмом вторгаетесь в нашу жизнь.
Одри эмоционально кивнула. По крайней мере, в этом мать и дочь были согласны друг с другом. Я спросил у Элисон:
— Так вы напишете ради Говарда короткую записку, принося извинения кинокомпании?
Она резко возразила:
— Вы заботитесь не о Говарде. Вас волнуют только собственные интересы.
Я терпеливо разъяснил ей истину:
— Говард написал хороший сценарий. Его имя внесено в титры. Если он не хочет судиться с компанией, он не должен обсуждать с посторонними происходящее на съемочной площадке. Он уважает вас, мисс Висборо. Дайте ему шанс сделать его лучшую работу.
Она моргнула, поднялась на свои крепкие ноги и покинула комнату, закрыв за собой дверь.
Ее мать кашлянула с непримиримым недоверием и промолвила:
— Могу я спросить, для чего вам понадобилась фотография моей сестры?
— Это могло бы быть полезно, потому что я хочу быть уверен, что актриса, которая играет ее в фильме, не будет похожа на нее. Например, если у вашей сестры были рыжие волосы, мы наденем на актрису черный парик.
Кажется, любые чувства из ее души давно были выдавлены натиском воли. Однако она ответила:
— У моей сестры от природы были тускло-коричневые волосы. Она терпеть не могла этого и красила их в любой цвет, какой только могла придумать. Однажды мой муж сильно разбранил ее, когда она пришла к нам с волосами, стриженными «под ежик» и выкрашенными в зеленый цвет.
Мне удалось подавить улыбку.
— Кошмарно, — сказал я.
— Мне все равно, что вы скажете о Соне, — продолжала она, — но мне отнюдь не все равно то, что вы клевещете на моего покойного мужа. Сумасшедший! Он никогда не был сумасшедшим. Он был человеком, наделенным рассудком и мудростью, с безупречной репутацией.
Мне не было нужды гадать, как он выглядел, поскольку фотографии Руперта Висборо в различном возрасте висели и стояли в серебряных рамочках почти на каждой поверхности в этой комнате. Он был красив, прямолинеен и лишен чувства юмора: ни единой смешинки в глазах. С легким чувством вины я подумал о том, что собираюсь сделать Сиббера таким, каким никогда не был Висборо: сорвавшийся с привязи бык, мчащийся прямиком к самоуничтожению.
Дверь комнаты открылась, но вошла не Эдисон, а неприятного вида мужчина в куртке и брюках для верховой езды. Он шел по дому походкой хозяина, неся на подносе стаканы и бутылку виски. Он налил виски в один стакан и сделал глоток, потом взглянул на меня и стал ждать, когда ему представят незнакомца.
— Родди, — сказала Одри Висборо, понуждаемая условным социальным рефлексом, — этот человек — Томас Лайон, который снимает тот мерзкий фильм.
Родди Висборо держал свой стакан перед лицом, так что я не видел его выражения, но тело его напряглось. Я решил, что он занимается объездкой лошадей в загоне для показательных скачек. Он был среднего роста, не толстый и не тощий, непривлекательный, с редкими седовато-каштановыми волосами.
Он опустил стакан на уровень груди и оскорбительным тоном произнес:
— Козел. — Он произнес это фонетически отчетливо: «кОзел».
Одри Висборо не проявила ни малейшего протеста. Она просто заметила:
— Мистер Лайон скоро уйдет.
Ее сын допил неразбавленное виски и помолчал секунду.
— Что вам здесь надо? — спросил он. — Вы расстраиваете мою мать.
Я ответил:
— Я пришел прояснить кое-что для Говарда Тайлера.
— А, этот… — Родди Висборо презрительно усмехнулся. — Все время пялится на Элисон. Не знаю, что он в ней нашел.
Его мать ничего не сказала на это.
Я думал, что Говард увидел в Элисон стойкую женщину, которая смотрит на мир реалистично, но безрадостно. Бывали и более неправдоподобные союзы.
Сама Элисон вернулась в комнату с белым конвертом, который отдала мне. Я поблагодарил ее. Она без воодушевления кивнула и повернулась к брату, спросив:
— Как прошел урок?
— Этот ребенок — тупица.
— У нее еще нет привычки.
— Мне не нужны твои замечания.
Судя по виду Элисон, такие проявления братской любви были привычны. Для меня, к моему удивлению, она пояснила:
— Мы готовим лошадей и наездников для соревнований и выступлений на показательных скачках с препятствиями. Мы держим лошадей и пони здесь, возле дома.
— Я видел.
— Я здесь не живу, — с какой-то сдавленной обидой произнес Родди. — У меня коттедж дальше по дороге. Я здесь только работаю.
— Он выступал в показательных скачках, — сказала Элисон, словно я должен был слышать о нем. — Я нашла ему работу тренера.
— А-а… — неопределенно отозвался я.
— Этот дом мой, — продолжила Элисон. — Папа оставил его мне по завещанию. Мама, конечно, живет у меня.
Я украдкой посмотрел на лицо Элисон. Под рассудительной внешностью мне приоткрылся затаенный, но отчетливый отблеск торжества, крайнего удовлетворения, возможно, даже сладкой мести за жизнь, прожитую в унижениях.
ГЛАВА 10
На следующее утро я проснулся со стоном. Каждый мускул напоминал мне о том, как глупо доказывать свою правоту подобными способами. Я потащился вниз, к своей машине, но в вестибюле меня перехватили Нэш, О'Хара и Монкрифф. Казалось, они намеревались начать совещание.
Вместо пожелания доброго утра О'Хара сказал:
— Ты псих и сам это знаешь.
Я безошибочно устремил взгляд на Монкриффа, который признался:
— Ну да, я снимал все, ты сам этого всегда требуешь.
Нэш сказал:
— Минувшей ночью, когда ты отправился спать, Монкрифф прокрутил нам это на видео.
Я протер заспанные глаза и спросил О'Хару, отправил ли он факс письма Элисон в Голливуд, как намеревался.
Он кивнул.
— Если Говард больше ничего не выкинет, то отделается испугом.
— Хорошо. — Я помолчал. — Значит, на сегодня. Дождя нет. Мы можем снимать скачки, как запланировано. Мы сможем сделать это только один раз, так что если кто-нибудь зарядит засвеченную пленку или неправильно наведет фокус, он будет расстрелян на месте. Монкрифф, я своей рукой убью тебя,
