Цитадель

почему зловоние бассейна казалось теперь Дэнни обстоятельством пустяковым и нестрашным, словно оно уже осталось для него позади.

Выбрав для антенны открытую точку рядом с Медузой, он взялся за работу. У Дэнни не было особых талантов по технической части, но следовать инструкции он худо-бедно умел. Разложив на мраморе тарелку, похожую сейчас на складной зонт, и все, что к ней прилагалось — треногу, клавиатуру и сам телефон, большой и увесистый, как мобильники десятилетней давности, — он взялся за настройку. Иногда возникали неожиданные препятствия: ошибки при наборе кода, сообщения операторов и автоответчиков на незнакомых языках; тогда приходилось возвращаться на шаг назад. Но все это не имело значения. Главное, он что-то слышал, у него — после семидесяти двух часов полной изоляции — была связь, и это вселяло в него спокойствие и уверенность.

Поэтому час спустя он уже впечатывал пароль в окошко своего нью-йоркского голосового ящика. Как всегда, когда Дэнни слишком долго не проверял голосовую почту, у него звенело в ушах и слегка кружилась голова, словно от кислородного голодания. Перед каждым новым сообщением сердце замирало, как перед ответственным прыжком, — и после каждого оставался легкий след разочарования. Мама (тоном огромной усталости): Ну, и где ты сейчас? Но он давно привык к ее тону и уже не чувствовал себя вечным подлецом, как раньше. Сообщения от кредиторов он опознавал с первого слова и безжалостно удалял. А это кто? Я просто сказать ку-ку. Его сестра Ингрид, стукачка хренова. (А как еще прикажете ее называть? Когда она последний раз заезжала «навестить» его в Нью-Йорке, родители спустя всего несколько часов после ее отъезда уже знали, что ресторан, где он работает метрдотелем, — «настоящий бандитский притон».) Ну, ку-ку. Еще с десяток сообщений от разных приятелей: клубы, бары, встречи — но все было не то. А что то, Дэнни и сам не очень хорошо представлял. Про себя он знал только, что он практически всегда пребывает в ожидании — будто в любой день, в любую минуту с ним может случиться нечто, отчего мир перевернется и вся его жизнь вдруг станет долгой историей успеха, так как выяснится, что все происходившее с ним до сих пор, включая даже многочисленные неприятности, переделки и передряги, в которые он попадал, вели к этому единственному моменту. Раньше ему казалось, что перемены в жизни обязательно должны начаться с какой-то незначащей мелочи: положим, он на ходу дал свой телефон случайной знакомой и думать о ней забыл — а она вдруг оставляет ему сообщение; или у приятеля возник гениальный план, как заработать целое состояние; а еще лучше, если сообщение прислал человек, которого Дэнни знать не знает, но которому просто захотелось потрепаться. Обнаружив в своей голосовой почте что- нибудь подобное, Дэнни чуть не терял голову от радости, но, перезвонив и уточнив детали, всякий раз выяснял, что речь опять идет о каких-то туманных прожектах и неясных возможностях, и в конечном итоге все заканчивалось ничем.

Дэнни настроил свой нью-йоркский ящик так, чтобы звонки сразу же перебрасывались на его здешний телефон. Потом начал методично набирать номер за номером: Зак, Тэмми, Хайфай, Дональд, Зенит, Камилла, Уолли. В основном он скидывал всем стандартные сообщения — цель состояла в том, чтобы забить свой новый номер в возможно большее число телефонов. Лишь когда с этой частью было покончено, Дэнни наконец почувствовал, что напряжение, накопившееся в нем из-за многочасовой оторванности от мира, начало спадать. Четыре пятых времени ушло на отправку сообщений, остальное на разговоры, которые выглядели примерно так:

Дэнни: Привет-привет.

Приятель: А, Дэнни. Ты уже дома?

Дэнни: Пока нет, но скоро вылетаю.

Конечно, Дэнни лукавил (он еще даже не обзавелся обратным билетом), зато он прекрасно знал главное правило: не важно, как далеко и надолго ли ты уехал, но если не хочешь, чтобы твое имя выветрилось из коллективного сознания, делай вид, что отлучился всего на минуту. Вполуха слушая новости, накопившиеся за семьдесят два часа его отсутствия, Дэнни с жадностью ловил гул Нью-Йорка, долетавший до него вместе с новостями, и этот гул идеально уравновешивал и бассейн, и деревья, и звон мошкары. Он был дома.

Немного подождав (он любил настроиться на важный разговор), Дэнни набрал рабочий номер Марты Мюллер.

Марта: Офис мистера Джейкобсона.

Связь была просто идеальная, голос Марты, низкий, мягкий, хрипловатый, слегка щекотал ухо и доносился будто изнутри, а не снаружи.

Марта, сказал он.

Она понизила голос. Малыш, ты что, до сих пор не улетел?

Улетел.

Сегодня утром эти опять приезжали ко мне домой. В черном «линкольне». Я им объяснила, что тебя нет.

Хорошо. Что ты им сказала, дословно?

Сказала: нет его, уехал. Ну и, естественно, послала их, куда следует.

Вот это ты зря, не надо было их посылать.

Поздно, послала уже.

И что они тебе ответили?

Кажется, «сука». Хотя я могла и ослышаться, они говорили из машины и уже поднимали стекло.

Дэнни: Испугалась? Эта мысль была ему чем-то приятна.

Марта фыркнула. Была бы я блондинка лет этак двадцати с хвостиком — может, и испугалась бы.

Ей было сорок пять, и она была старше всех женщин, с которыми Дэнни доводилось спать. Он увидел ее в очереди к банкомату, потом шел за ней до автобусной остановки. Сначала он думал, что дело в ее духах, но позже выяснилось, что пахли не духи, а листья шалфея — она перекладывала ими свое белье. Волосы у Марты были рыжие, с заметной проседью. Три недели назад она послала Дэнни ко всем чертям, объявив, что вдвоем они выглядят по-идиотски. После этого, правда, они встречались еще несколько раз. В постели Марта была безудержна и ругалась как сапожник. В ее устах «отвали, урод вонючий» звучало как призывное «еще».

Дэнни: Марта…

Отсохни.

Как она угадала, что он хотел сказать? Но он все равно сказал, что собирался: Я люблю тебя.

Все, хватит!

И ты тоже меня любишь.

Ты просто сбрендил!

Чиркнула зажигалка — Марта закурила. Вообще-то она была актрисой, но за невостребованностью работала секретаршей. Когда в фирме, где она продержалась пятнадцать лет, началась борьба с курением на рабочих местах, она упорно продолжала дымить — и дымила, пока ее не уволили. После чего тут же устроилась в компанию «Филип Моррис».

Марта (выдыхая дым в трубку): Малыш, это не любовь, а бред эротический.

Дэнни: А любовь, по-твоему, это что?

Марта: Слушай, Дэнни, тебе еще не осточертело?

Что?

Вот этот разговор.

Обычно такие перепалки у них кончались сексом, и Дэнни уже стиснул зубы, у него даже мелькнула мысль, не помочь ли себе кончить прямо здесь, сейчас, пока ее хрипловатый голос щекочет ему ухо. Но одного взгляда на черную смрадную жижу бассейна хватило, чтобы желание пропало.

Дэнни: Наоборот. Могу продолжать его до бесконечности.

Он все-таки ее любил — ее надменное, насмешливое лицо и легкий, почти невидимый пушок по всему телу. Другие девушки, с которыми он спал прежде, будь они хоть трижды модели или недомодели — чуть не стали моделями, должны были, собирались, могли бы, ни за что не согласились бы ими стать и т. п., — все с упругой гладкой кожей, любительницы попкорна и овощных дней, готовые слушать с открытым ртом про его новые финансовые проекты (насчет которых Марта высказалась однажды так: чем гробить полжизни на это фуфло, лучше признай сразу, что это фуфло, и увянь), — все они рядом с ней