перекинулся на третью. И выдалась она, как назло, штормовой и дождливой. К тому же сегодня предстояла загрузка на корабли тяжелых танков «Т-82», что заставляло подполковника Савелова тревожиться еще больше.
Но особенно его волновало отсутствие известий о прохождении судов через контролируемые турками проливы Босфор и Дарданеллы. Это была самая уязвимая часть разработанной им операции, чего, как он считал, недооценивает генерал Толмачев, осуществляющий общее руководство акцией. Днем Савелов смотрел все информационные телепрограммы, со страхом ожидая в любой момент услышать о разразившемся в мире грандиозном скандале. А еще ему казалось странным, что в последние дни никак не проявляли себя «топтуны». Савелов не мог поверить, что после неудачи в Москве они прекратили охоту на него.
Неподалеку от проходной порта навстречу Савелову шагнул из темноты широкоплечий мужчина в летной кожаной куртке.
– Пока все по плану, командир, – доложил он вполголоса. – Только сегодня мы, на всякий пожарный случай, вывели из строя городскую АТС. Жалко, конечно, связистов – не меньше суток промудохаются с ее ремонтом.
– Что, без этого нельзя было обойтись?
– Наверное, можно, но поступил приказ генерала Толмачева. Так что город мы отрезали…
Значит, Толмачев ни с кем не договорился, если приказал группе прикрытия отрезать Феодосию от внешнего мира, понял Савелов, чувствуя, как запрыгало в груди сердце. – Идиоты, город они, видите ли, отрезали! Но ведь есть еще и военная связь, и полностью автономная железнодорожная радиосвязь!..
– Не волнуйся, командир, мои мужики работают, не оставляя следов, – по-своему поняв его молчание, заверил мужчина. – Они для отмазки по нескольку дохлых крыс везде оставили. По опыту знаю – срабатывает…
– Что у тебя сегодня с прикрытием? – спросил Савелов, стараясь не выдать собеседнику охватившего его волнения.
– Как и раньше: одна группа блокирует гостиницу, две – вокзал и порт, а я со своими мужиками – на подстраховке у лайбы. Связь в случае хипеша – по рации. Мои позывные с сегодняшнего дня и до польской границы – Купавна, твои – Щербинка.
– Хорошо, – кивнул Савелов. – Дал бы нам бог обойтись сегодня без хипеша и доехать все же до польской границы. А ты чего такой смурной, Купавна?
– Будешь смурной, Щербинка… За всю службу на спецухе у Толмачева впервой на своей земле такие кружева плету. А своя она, какая-никакая – своя, – ответил мужчина и, махнув рукой, растворился в темноте, будто и не было его вовсе.
– Начальник, давай кидать, что ли, твоих лягушек в трюмы, а то опять до утра не успеем, – сказал подошедшему к составу Савелову кряжистый, с вислыми запорожскими усами бригадир такелажников.
– Давай, Иван! – поднес тот к глазам часы. – Нынче к шести по нулям, кровь из носу, управиться надо. Перекидаете к этому сроку, по сотне накину каждому за ударный социалистический труд и сверх того три ящика сорокаградусной на бригаду.
– Во-о, бляха-муха, халява поперла! – пробасил сразу повеселевший бригадир. – Уважил, начальник, в нашем городе люди километровые очереди у водочных магазинов еще до рассвета занимают… А нельзя ли, коль такое дело, моим хлопцам зараз по стопарю для сугрева?
– Первый эшелон разгрузите, тогда можно…
– Добре! – согласился бригадир и, поднеся к губам портативную рацию, заорал во все горло, перекрывая рокот моря, шум дождя и вой ветра: – Наваливайся, бляха-муха, на лягушек, хлопцы, чтоб к шести по нулям закупорить их, бляха-муха, как тараканов в трюмах. Кооператоры тройным наличняком «капусту» отстегивают, а сверху по два пузыря на рыло. Есть, бляха-муха, смысл корячиться, хлопцы.
– Иван, груз прожекторами не особо свети, – тронул его за плечо Савелов. – И еще… Ежели какой посторонний будет интересоваться, куда, мол, груз и откуда, кто бы он ни был, хоть сам апостол Гавриил, сразу дай знать мне или моим ребятам.
– С понятием, начальник, – дело государственное, – пробасил тот.
– Правильно – государственное! – многозначительно поднял палец к небу Савелов. – Еще, бугор, скажи своим хлопцам: пока последняя лайба не выйдет в нейтральные воды, никого из них мои люди с территории порта не выпустят.
– Добре, – хмуро кивнул тот и бросился расставлять людей по рабочим местам.
Повинуясь его командам, забегали вдоль вагонов дюжие мужики-такелажники в защитных касках, завизжали в небе поворотные башни портальных кранов, а над вагонами нависли долговязые стрелы с полутонными раскачивающимися крюками на металлических стропах. Чумазые солдаты-танкисты под забористую матерщину офицеров разносили кувалдами деревянный камуфляж на полувагонах, сдирали с танковых башен и пушек каляный, набухший влагой брезент. Такелажники тут же заводили под танки стропы и цепляли их крюками. По несуетливой сноровистости такелажников можно было понять, что с подобным грузом они сталкиваются не впервой.
– Майна! – крикнул крановщику по рации бригадир, и первая многотонная раскрашенная в рыжие цвета пустыни стальная махина, приподнявшись над полувагоном и раскачиваясь в стропах, поплыла к трюмному зеву корабля. Едва она скрылась в нем, как над трюмом зависла следующая. Так дело и пошло – с интервалом в три-четыре минуты. Когда очередной танк опускался на броневые плиты трюмной палубы, к нему сразу бросались танкисты и, включив двигатели, своим ходом по трюмному пространству размером с футбольное поле отводили в соответствующее место.
Хотя вовсю крутились лопасти вентиляторов вытяжки, скоро танкисты в трюме от солярочных выхлопов едва могли рассмотреть друг друга даже на расстоянии пяти шагов. Сизый дым разъедал горло и глаза. По приказу старшего офицера танкисты надели противогазы и каски с фонарями, став похожими в них на монстров из голливудских фильмов ужасов.
Савелов наблюдал за началом погрузки с промежуточной площадки портального крана. Здесь его и нашел седой, с тоскливыми глазами таможенник.
– Давай проштампую твои бумаги, товарищ председатель кооператива, – сказал он, глядя мимо Савелова. – Начальство мое таможенное с твоим начальством, итит их мать, все согласовало и мне строго- настрого приказало в твой груз длинного носа моего не совать. А кто я против твоего и моего начальства?.. Тьфу, червяк!.. Хотя нюхом чую – дело тут, парень, не экспортной сельхозтехникой пахнет, а годками пятнадцатью колымской отсидки, если не вышкой…
– В России от сумы да от тюрьмы, как говорится, не зарекаются… – усмехнулся в ответ Савелов, наблюдая с волнением, как влипает в листки накладных круглая массивная печать.
– То-то и оно! – вздохнул таможенник. – Вас, ушлых кооператоров, теперь развелось, как у нас в Судаке на виноградниках нонешним летом филлоксеры. И поди ж ты, все вы, поганцы, с мохнатой кремлевской лапой. Мне, старику, против вас переть дурнее, чем ссать против ветра. Эхма, куда катимся?!
– Куда-нибудь прикатимся…
– Прикатимся, прикатимся… А все ж, как в кино говорится, за державу больно обидно. – Он опять вздохнул, не выпуская из прокуренных пальцев последней кипы проштампованных накладных.
Оглянувшись по сторонам, Савелов вложил в эти пальцы по-банковски запечатанную пачку сторублевых купюр. Тот, хмыкнув, скривился будто от зубной боли, однако опустил ее в оттопыренный карман форменного плаща.
– Ухмыляешься, кооператор?.. – уронил таможенник. – Лепит, мол, служивый за державу, а сам, итит его мать, карман оттопыренным держит. Попробуй я послать тебя с твоими погаными деньгами, меня через день с таможни попрут. Нынче жизнь везде, как в волчьей стае: все воют – и ты вой, коли не хочешь, чтобы тебя за твою правильность загрызли. Ночь стариковская, парень, длинная: подумаю нынче до утра, к лицу ли мне в моих годах со всеми вместе выть, может, лучше на покой рапорт написать, от греха подальше.
Не глядя Савелову в глаза, таможенник сунул ему накладные, отвернулся и заторопился в промозглую мглу, выражая своей сутулой спиной и шаркающей стариковской походкой полное презрение к сошедшей с прямого пути жизни, к ухмыляющемуся московскому кооператору Савелову и ко всему тому, что сейчас творится на пирсе и в трюмах готовящихся уйти за кордон сухогрузов. Видно, душу у старика мой груз окончательно наизнанку вывернул, глядя ему вслед, подумал Савелов. Аз воздам по грехам вашим!.. Только
