заметили. И соединили их взглядами. Но подкалывать стали только над Сашей Ивановым. Алексей списал это на французский тональный крем. Не зря он извел полтюбика. А Барышев врет.
Когда сели за стол, Ирина Сергеевна задумчиво сказала:
— Что-то Оленьки не видно.
— Наверное, спит еще, — неуверенно предположил кто-то.
— Надо разбудить, — заметила Марина. — У нас не так уж много времени: на похороны опоздаем. А нам еще коттедж сдавать. Сколько можно спать?
— Да-да, — кивнула Серебрякова. Манцев направился к двери Ольгиного номера, постучал и громко сказал:
— Ольга, сколько можно спать! Народ только тебя ждет!
За дверью никто не отозвался.
— Оля! — Манцев забарабанил в дверь кулаками.
Тишина.
— Да что там такое? Может, она давно встала? Никто Ольгу не видел? — спросила Марина, обращаясь к присутствующим.
— Да не было ее в холле, — уверенно заявила Корсакова, намазывая маслом хлеб. — Я здесь с самого утра, первая пришла. Из их комнаты никто не выходил.
— Маринка, а ты разве не там ночевала? — сообразил Манцев.
— Представь себе, нет!
— Значит, Ольга там одна?
— Да стучите вы! Сильнее!
Леонидов почувствовал легкий озноб. И кинулся к двери, на помощь Манцеву. Забарабанил в нее кулаками, не чувствуя больше боли в руке:
— Ольга! Откройте!
За дверью по-прежнему не раздалось ни звука. Алексей повернулся к Барышеву:
— Серега, ломать надо.
Барышев с разбега ударил мощным плечом. Дверь завибрировала, но не поддалась.
— Мужики, помогите ему! — крикнул Леонидов.
Они собрались гуртом и вместе налегли на дверь. С третьей попытки та подалась, с мясом вывернувшись из петель. Мужчины ввалились в номер. Алексей похолодел. Самые мрачные его предчувствия оправдались.
Ольга, скрючившись, лежала на кровати, спиной к стене. Длинные светлые волосы свесились вниз и концами доставали почти до самого пола. Она была в рубашке, похожей на мужскую, но без джинсов, с голыми ногами. Беспорядка в комнате не было, одежда аккуратно висела на спинке кресла. На столе были уже знакомый Алексею пузырек с таблетками и записка. Пузырек был пуст, краешек вырванного из блокнота листка был придавлен им к столешнице. Чтобы не улетел. Алексей выдернул из-под пузырька записку и быстро прочитал. Потом невольно покачал головой: вот оно что!
В дверь уже заглядывали испуганные женщины. Раздались ахи, вздохи.
— Она выбрала, — сказал Леонидов и повернулся к Барышеву. — Ты у нас специалист по вызову милиции. Иди, что стоишь? А вы все выйдите, это не Третьяковская галерея, нечего здесь смотреть.
— У меня есть сотовый, — раздался в холле сдавленный голос Серебряковой. — Я сейчас сама позвоню Семеркину.
Мужчины толпой, теснясь в дверях, вышли из номера. Вид у них был подавленный. Алексей первым делом взял с соседней кровати простыню и накрыл Ольгины голые ноги. Ему, как и всем, было не по себе. Кто ж мог такого ожидать? Вот тебе и юношеский максимализм! Выбрала, называется! А записка-то все объясняет!
Он профессиональным взглядом окинул номер. Нет, здесь все чисто. Замок на двери цел. Конечно, почерковедческую экспертизу надо делать. Подлинная ли записка? Но, скорее всего, что подлинная. И ночной диалог с Ольгой полностью подтверждает ее намерения. Это был нервный срыв. Она с собой не справилась. Если бы он знал, что Нора оставила ей пузырек с таблетками! Вдруг в памяти всплыло: это же Ольга заваривала ему чай…
Вдруг в холле раздался шум.
— С Ириной Сергеевной плохо! — крикнул кто-то.
Народ, словно обрадовавшись, кинулся в разные стороны: кто за водой, кто за нашатырем, кто за телефоном. Правильно: живым надо думать о живых. Ольге-то уже не поможешь. В суматохе Алексей улучил минутку и подошел к Саше Иванову, с силой сжал его плечо.
— Что ты ей ночью сказал, сволочь?
— Ничего я не говорил, — Иванов был бледен, отчего синяк под глазом казался черным.
— Ты последний ее видел! Я тебя, гад, в тюрьму засажу!
На них начали оглядываться.
— Тише ты! Заткнись! — огрызнулся Иванов. -Я как лучше хотел. Мы нормально расстались.
— Ты к ней в постель пытался залезть? Лапал?
— Да ничего я не делал! — Иванов дернулся, скинул с плеча его руку.
— Почему она тогда отравилась?
— А я откуда знаю? Ты сам во всем виноват! Нечего перекладывать с больной головы на здоровую! Это ты ее довел до самоубийства!
— Врешь! Ты был здесь последним! Что было?
— Да, ничего. Говорили.
— Сколько?
— Минут десять.
— О чем?
— Я просто сказал, что никто ее не уволит, что я сам буду делать все, что она скажет. Вместо Паши буду. Вот и все.
— И полез к ней в постель?
— Да я просто сказал! Подумаешь, подкатиться к свободной бабе! Тоже мне, криминал! Да я даже жениться на ней был готов!
— Только она не захотела. Лучше уж на тот свет…
— Да не из-за меня она! Не из-за меня! Здесь была записка! Где записка?!
— Где надо.
— Ты ее в карман сунул! Я видел! Да ее совесть замучила! Это она Пашу убила! Она! Все знают!
— Заткнись.
— Кто убил Пашу? — спросила вдруг осевшим голосом очнувшаяся Серебрякова.
В холле повисла пауза. Тишина была, что называется, мертвой. Иванов облизнул губы и сказал:
— Да, она пошла на балкон, чтобы послушать, как Валера будет Пашу ломать. Я просто хотел, чтобы она узнала, что Паша бабами не дорожит. Даже такими порядочными.
— Но ты же ничего не видел?
— Костя видел.
— Костя, ты видел, как Оля толкнула Павла? — и Серебрякова напряглась.
— Какая разница, кто толкнул?
— Как же так, Костя? Это не может быть Оля!
— Она. — Манцев отхлебнул из стакана остывший чай и виновато сказал:— Извините. В горле. Пересохло. Да, я все слышал. Я на диване лежал, когда они заспорили: Валера и Паша Сергеев. Потом Валера Пашу все-таки уломал. Они заговорили в другом тоне. Мириться начали. Он… То есть Паша все никак не мог протрезветь. Начал вдруг к Валере лезть, обниматься, другом называть. Мы, мол, такие дела вместе будем делать… — и Манцев внезапно замолчал.
— Продолжай, — сдавленно сказала Серебрякова.
— Ольга все это слышала. Пряталась в мансарде, в летней комнате. Потом Валера начал Пашу убеждать, что с Ольгой тот далеко не уедет. Еще сказал: «Такому, как ты, порядочные девушки не нужны. Только обуза». А Паша сказал: «Зато знаешь, какая она страстная? Тебе так ни одна баба не дает». Ну и
