Хенрик. Разрешите мне кое-что сказать.
Карин. Да. (
Хенрик. Для меня подобный разговор неприемлем. У вас, фру Окерблюм, как у матери Анны, могут быть какие угодно причины отравлять меня описанием моей жалкой духовной жизни. Заверяю вас, что большинство стрел попало в цель. Яд, вероятно, окажет задуманное действие. Тем не менее ваши нападки непростительны. Постороннему человеку, будь то сама Богоматерь, не дано понять то, что происходит в душах двух людей. Ваша семья имеет обыкновение читать по вечерам Сельму Лагерлёф. Разве из прочитанного вам не стало ясно, что писательница говорит о любви как единственном земном чуде? Чуде, которое преображает. Единственном настоящем спасении. Может, ваша семья считает, что писательница все это выдумала, чтобы сделать свои мрачные сказки чуть привлекательнее?
Карин. Я прожила достаточно долгую жизнь, но ни разу не видела и намека на чудо — ни земное, ни небесное.
Хенрик. Вот именно, фру Окерблюм. Австралия не существует, потому что фру Окерблюм не видела Австралии.
Фру Карин бросает острый, но уважительный взгляд на Хенрика Бергмана. На ее губах мелькает улыбка.
Карин. Боюсь, наша беседа становится чересчур теоретической. На практике же ситуация такова, что я всеми силами и всеми средствами буду препятствовать дальнейшим любовным отношениям моей дочери.
Хенрик. По-моему, это нереальное решение.
Карин. Что же в нем нереального?
Хенрик. У вас нет возможностей помешать Анне. Думаю, такая попытка приведет лишь к ненависти и ссорам.
Карин. Будущее покажет.
Хенрик. Вот именно, фру Окерблюм! Будущее покажет последствия роковой ошибки.
Карин. Чьей ошибки?
Хенрик. Я иду к Анне рассказать о нашем разговоре. Потом посмотрим, что нам делать.
Карин. Кстати, а как с вашей помолвкой, кандидат? Я имею в виду, конечно, помолвку с Фридой Страндберг? Насколько я понимаю, вы ее не разорвали. Фрёкен Страндберг по крайней мере отрицает факт разрыва.
Хенрик опускает руки с остатками синей пряжи. Ему в голову забили гвоздь. Гвоздь проник в самое сердце, в желудок. Взгляд Хенрика теряет всякое выражение.
Хенрик. Откуда вам…
Карин. Откуда нам известно? Мой пасынок Карл провел расследование. Мы узнали правду еще за неделю до вашего приезда сюда.
Хенрик. И теперь вы расскажете эту правду Анне.
Карин. Я ничего не собираюсь говорить своей дочери. При условии, что мы с вами заключим соглашение.
Хенрик. Соглашение? Или ультиматум?
Карин. Хорошо, пусть ультиматум, если вы так придирчивы.
Хенрик. Я должен уехать?
Фру Карин требовательно кивает. Она держится спокойно и с достоинством. Ни на полном лице, ни в пронзительных серо-голубых глазах нет и намека на гнев.
Хенрик. Вы разрешите мне написать письмо?
Карин. Разумеется.
Хенрик. Эрнст знает?
Карин. Он ничего не знает. Знаю только я одна. И, конечно, Карл.
Хенрик. И на что же мне сослаться?
Карин. Вы хорошо умеете лгать. В данном случае это качество может пригодиться. Извините, это было гадко с моей стороны.
Хенрик. Я обязан написать правду.
Карин. Делайте, как считаете нужным. В любом случае слез не избежать.
Хенрик. Разрешите мне задать последний вопрос?
Карин. Пожалуйста.
Хенрик. Почему вы разрешили мне сюда приехать? Несмотря на то, что вам было все известно. Совершенно непостижимо.
Карин. Вы так считаете? Мне хотелось поближе посмотреть на предмет страсти моей дочери. А несчастье все равно ведь уже произошло.
Хенрик. Что вы имеете в виду под «несчастьем»?
Карин. То же самое, что и вы, кандидат.
Хенрик. В таком случае должен вам сказать, фру Окерблюм, что вы грубо ошибались.
Карин. Вот как, ну-ну. А сейчас?
Хенрик. Это касается только нас с Анной.
Карин. Идите и пишите письмо, кандидат Бергман! И уезжайте трехчасовым поездом. Анна вернется позже, когда…
Хенрик. …когда меня уже не будет.
Пряжа кончилась, клубок смотан. Карин Окерблюм и Хенрик Бергман встают, не глядя друг на друга. За эти последние минуты между ними выросла стена непримиримой вражды на всю жизнь.
После разговора фру Карин чувствует себя словно выжатый лимон и места себе не находит. То сидит с книжкой в руках, но читать не в состоянии и сдвигает очки в золотой оправе на лоб. То стоит посреди комнаты, прижав палец к губам, а правую руку положив на бедро, потом видит свое отражение в зеркале и отворачивается. Ходит взад и вперед по лоскутному ковру, наклоняется, поправляет бахрому.
Слышно, как открывается и закрывается кухонная дверь — фру Карин осторожно выглядывает из-за шторы. Ну конечно, на лестнице стоит Хенрик, Лисен выносит ему пакет с бутербродами, он беззвучно благодарит, протягивает на прощание руку, берет потрепанный чемодан и быстрыми шагами идет к калитке и лесной тропинке. Карин подмывает открыть окно и вернуть его, но в то же время она осознает, что случилось нечто непоправимое.
Она-то, пожалуйста, готова отвечать. Она никогда не отказывалась от ответственности, и этот чужой человек должен был оставить их дом. Только ради Анны. Или? Хенрик выходит через калитку, не прикрыв ее за собой. Другие причины? Он лжец и обманщик, необходимо оградить Анну. Вот он скрылся из виду за деревьями на крутом пригорке. Открытое, ранимое лицо. Детское лицо. Но ведь это ради Анны? Все, его больше не видно. Не выношу подобной опасной умоляющей мягкости.
Фру Карин опирается ладонями на зеленое, без единого пятнышка сукно стола, волнами накатывает усталость, она сгибается и наклоняет голову. Теперь начнутся борьба, сражение.
Лисен на кухне готовит ужин, состоящий из зажаренной в печи щуки и крыжовенного киселя. Сири накрывает на стол. Карин словно бы случайно проходит через кухню, обронив мимоходом, что ушедшие на прогулку собираются под конец заглянуть к Берглюндам, чтобы отведать свежих сыров тетушки Греты.
