происходит. Он выходит и видит Нурденсона, который, поднявшись, сердечно жмет ему руку: «Я не вас ищу, брат, а вашего младшего пастора», — говорит Нурденсон, вытягивая длинный палец. «За чем же дело стало?» — вежливо спрашивает настоятель. «Он делает вид, что занят», — отвечает Нурденсон. «Иди сюда, Бергман, звонарь доделает. Подойди сюда, пожалуйста».
Хенрик поднимает глаза от своей писанины и неохотно, но покорно встает. «Инженер хочет поговорить с тобой, можете устроиться в моем кабинете, я все равно иду завтракать». Настоятель вынимает карманные часы: «Уже десять, самое время. Прошу вас, входите! Здесь вам никто не помешает».
Нурденсон усаживается на стул для посетителей и опять закуривает. Хенрик придвигает массивный стул с высокой спинкой — в кресло у стола сесть не решается. Окно застеклено цветным стеклом. Тикают настенные часы.
Нурденсон. Всю жизнь прожил здесь у Стуршёна, но подобной погоды в феврале никогда не видел. Точно сам черт с цепи сорвался.
Хенрик. Люди утверждают, что инфлюэнцу принесла с собой погода. Не знаю, чему и верить.
Нурденсон. Не погода, а война, пастор. Миллионы трупов разлагаются. Инфекция переносится ветром. Но скоро этому конец. Американцы найдут повод, и все закончится. Поверьте.
Хенрик. Через год, два, пять?
Нурденсон. Весьма скоро. Я был в Кёльне несколько недель назад. Изменилось все. Продукты кончаются. На улицах беспорядки. Никто не верит в победу. Хотя пока все идет хорошо.
Хенрик. Хорошо?
Нурденсон. Я имею в виду — для нас. Пока идет война, мы прокормимся. Закончится война — и прокормиться уже будет нельзя.
Хенрик. Вы в этом уверены?
Нурденсон. Вы, пастор, не слишком хорошо информированы?
Хенрик. Весьма плохо.
Нурденсон. Я так и думал. (
Хенрик. Вы хотели поговорить со мной, господин Нурденсон?
Нурденсон. Да это больше внезапный порыв. Шел мимо пасторской конторы и подумал: а не зайти ли поболтать с молодым Бергманом? Как дела у девочек?
Хенрик. Спасибо, хорошо.
Нурденсон. Я слышал, что вы отменили домашние задания в предконфирмационной подготовке?
Хенрик. Более или менее.
Нурденсон. А вы имеете на это право?
Хенрик. Никаких подробных правил ведения занятий не существует. Есть только общая фраза — «конфирмант должен быть подобающим образом подготовлен к своему первому причастию».
Нурденсон. Так-так, значит, сейчас вы подготавливаете моих дочерей? Вам ведь, пастор, вероятно, известно, что это происходит против ясно выраженной мной воли? Нет, нет, черт возьми, поймите меня правильно! Никаких стычек по этому поводу у нас не было. Решение принимали Сюзанна, Хелена и их мать. Я только сказал, что я против этой истерической возни с кровью Христа. Но моя малышка Сюзанна настаивала на своем, а моя кроткая Хелена не захотела отставать, и девочки уговорили свою мать, которая — как бы это выразиться — несколько мечтательная натура, и вопрос был закрыт. Что может старый косматый язычник противопоставить атаке трех молодых женщин? Ни черта, пастор!
Хенрик. Сюзанна и Хелена делают большие успехи.
Нурденсон. Черт побери, каким образом можно делать успехи, не уча уроков, — у меня в голове не укладывается.
Хенрик. Кое-кто из учеников делает открытия, которые им пригодятся в повседневной жизни. Мы беседуем.
Нурденсон. Беседуете?
Хенрик. О жизни. О том, что можно делать и чего нельзя. О совести. О смерти и духовной жизни…
Нурденсон. … духовной жизни?
Хенрик. … о той жизни, которая ничего общего не имеет с телесной.
Нурденсон. Вот как! И такая есть?
Хенрик. Есть.
Нурденсон. Моя жена начала вместе с дочерьми читать вечернюю молитву. Это должно знаменовать собой то, что вы, пастор, называете «духовной жизнью»?
Хенрик. Думаю, да.
Нурденсон. Когда девочки ложатся спать, моя жена идет в их комнату, закрывает дверь, и все трое, опустившись на колени, читают вечернюю молитву, которой вы их научили.
Хенрик. Они не мои слова повторяют. Августина.
Нурденсон. Мне плевать, чьи это слова. Меня бесит, что я в стороне.
Хенрик. Вы ведь тоже можете принять участие в молитве.
Нурденсон. И как же это, черт меня возьми, будет выглядеть? Инженер Нурденсон на коленях со своими бабами?
Хенрик. Можно сказать: пусть я и не верю во все это, но я хочу быть вместе с вами. Я хочу делать то, что делаете вы, потому что я вас люблю.
Нурденсон. Уверяю, дамам мое присутствие будет сильно мешать.
Хенрик. Попробовать-то можно.
Нурденсон. Нельзя.
Хенрик. Ну, в таком случае…
Нурденсон. … в таком случае это безнадежно?
Хенрик. Мне кажется, и Сюзанна, и Хелена понимают сложность проблемы. Как и их мать.
Нурденсон. Как и их мать. Вы, пастор, говорили с моей женой обо мне.
Хенрик. Ваша жена, господин Нурденсон, приехала в пасторскую усадьбу и попросила разрешения исповедаться.
Нурденсон. Вот как. Элин была у вас, пастор? Не могла удовольствоваться настоятелем, этим старым козлом? До которого ничего не стоит дойти пешком?
Хенрик. Человек, которому нужен духовник, имеет права выбирать его по собственному желанию, никоим образом не сообразуясь с географическими обстоятельствами.
Нурденсон. С интересами своих близких она тоже не должна сообразовываться?
Хенрик. Простите, инженер, но я не совсем понимаю…
Нурденсон. Забудьте. Стало быть, вы говорили обо мне. И что же? Если позволено будет спросить.
Хенрик. Спрашивайте сколько угодно, господин Нурденсон, но отвечать я не имею права. Священники и врачи, как известно, связаны тем, что называется обетом молчания.
Нурденсон. Извините, пастор. Я забыл об этом самом обете молчания. (
Хенрик. Что же тут смешного?
Нурденсон. Мне тоже есть кое о чем рассказать. Но я лучше помолчу. Не собираюсь чернить свою супругу.
Хенрик. Думаю, не нарушу обета, если скажу, что фру Нурденсон говорила о своем муже с большой нежностью.
Нурденсон. Она говорила с вами обо мне «с большой нежностью». Так-так. С нежностью. Черт.
