По настоянию супруги и ради детей выбирал на отпуск Анапу и наказный атаман Бабыч; именно в день его приезда Бурсак, поразвлекав мадам В. казачьими историями, спросил:
— А у вас что в Варшаве?
— Недавно была коллективная смерть.
— Из-за чего?
— Любовь. Молодые люди, три парочки, так полюбили друг друга, что решили покончить с собой. Каждый просил товарища или возлюбленную, не скажу уж, убить себя. Ужасная драма... но достойно зависти.
— У нас в городе погибают за идеалы.
— Что же это за идеалы, интересно?
— Свобода.
— Крамолы сейчас везде хватает.
— В Венеции вон арестовали некую графиню Тарновскую, но отнюдь не за крамолу.
— А за что же?
— Соблазняла богатых людей. Жила-была девочка, воспитывалась в Полтавском институте. Семнадцати лет вышла замуж за графа Тарновского. Салон, приемы, выезды в театр, желтые томики романов. Затем любовная связь с братом мужа, она его убеждает покончить жизнь самоубийством; а я, мол, буду чтить тебя как святого. Юноша повесился. Все наследство переходит в руки мужа. Но этого мало!
— Мало?
— Нужны другие. Брата мужа сменяет граф Толстой. И его она убеждает покончить с собой. Опять кто-то нужен, кто бы платил за ужин по семьсот рублей, за туалеты по пятнадцать тысяч в год. Муж стреляет в любовника, его, естественно, в Сибирь. Поезжайте в Венецию.
— Мне хочется быть в Анапе,— сказал Бурсак с улыбкой,— рядом с вами...
Гуляли они с ней вдоль пристани; публика провожала пароход «Великая княгиня Ольга». Маленькая мадам В. даже становилась на цыпочки, чтобы подольше видеть палубу, и Бурсак подшучивал над ней. Двое господ следили за ними.
— Tous vous prendront pour ma femme[11].
— Я не против.
— Ваши пышные волосы не дают им покоя. Глаза ваши к вечеру синие.
— Они вам нравятся? Ах, они поплыли в Италию,— отвлеклась она, все глядя в море.— О как там хорошо. Я шесть часов бродила по Помпеям. Это огромный гроб. Римляне жили на открытом воздухе. Представьте, входишь в атриум, и на полу надпись: «Здравствуй». Давно пропавшая жизнь приветствует вас.
Раз за разом Бурсак становился смелее и шутками пытался вызвать у мадам В., возможно, то чувство, с которым она засыпает. Тетушка возила их на целебный Бимлюк, и на обратном пути в сумерках, когда, кажется, светились только волосы продрогшей варшавянки, Бурсак спросил:
— В Варшаве il n'y a que des blondes, n'est-ce pas?[12]
— Ее волосам позавидовала бы любая русалка,— сказала тетушка.
— Я совсем не чувствую их тяжести...
— А так? — Бурсак с чувством давил на ее затылок.
— Сказала бы, но...— и мадам В. взглянула на тетушку.
— Я вплету вам в волосы пучок васильков.
— Они уже отцвели, Дементий Павлович,— сказала тетушка.
На руке мадам В. трогал Дема и бриллиантовое колечко, и все это сближало их на мгновение. «Уж не в память ли это какой дорогой слезы?» — подумал он ревниво.
— Как тебе cette jeune dame?[13] — спрашивала тетушка утром.
— Лицом? Elle est gentille, mignonne[14]. Видать, безответная. Elle n'est pas comme les autres[15] и необычайно проста. И вместе с тем grande dame[16].
— Женщина вполне хорошего тона. Горда, как полячка, но она русская. Да и наши казаки не без спеси. Ей скучно. А у моря даже чужие люди чувствуют себя далеко не чужими.
— Завидую, тетя Лиза, вашей фантазии.
— Фантазии там, где надежды.
— Вы думаете, они у меня есть?
— В твои-то годы и без надежд. Дё-ома! Я сама была молода, fraiche et bien portante... et elle a de I'imagmation[17]. Никогда не была удовлетворена тем, что имела.
— На счастье ли люди сближаются?
— Об этом будешь думать в Екатеринодаре. Живи по сердцу. Не поощряй в себе минорных мыслей.
