— Не жалуешься? Тэ-эк. Ну и что, царскосельская баня лучше, чем у Лихацкого?
— Так, господин сотник...— Дионис растерялся.— Я ж дома в бочке купался.
Толстопят уже потерял прежний вопрос, ответ пропустил мимо ушей, искал возможности постращать казака крепче, вызвать раскаяние и потом «по-царски» простить.
— Что деду пишешь?
— Одно хорошее. Стоял на часах у решетки, думал, как вы там управились с телятами, завтра учебные занятия.
— Одно хорошее? А про плохое кто — я буду писать? — Он наставил кончик ручки к бумаге.— Напишем: дозна-ание. Обвиняется в том, что возил чужую жену в баню.
— Да как вози-ил? Как вози-ил? — ноющим голосом возмутился Дионис.— Вы же знаете, как было.
— Ну как? — оживился Толстопят.— Как было?
— Я для товарища старался. Пожалел. У него было тяжело на душе.
— Служит в царском конвое, и тяжело на душе? Кто вам поверит? А в лагерях под Уманской, значит, легче? — Толстопят нагонял на себя такого дурака и сатрапа, что Дионис вовсе прижух.— Над самой головой двуглавый орел с крыльями, а вам тяжело-о?
— Это не мне, это Турукалу.
— Тогда давай по порядку.
— С середины можно? Осенью приехала к Турукалу из станицы жена. Он ее не звал. Нанял ей квартиру. И моя жена тут, она подружилась с ней и все рассказывала. Ругалась, что не хочет жить со своим мужем. Она тут у нас завела уже много знакомств с казаками. Муж уйдет на службу, а она с квартиры — и неизвестно где пропадает. Брат ему писал, что она в станице вела себя нехорошо. Соседка принесла ей квочку, открывает дверь, кричит: «Кума! Я квочку принесла». А она с городовиком в постели. Отдала пай своей земли казаку, жена его захватила с ней на степу под арбой, лежали обнявшись. Он также ходил к ней двор чистить. Она и мне делала здесь разные намеки.
— Какие намеки?
— Предлагала поехать со мной куда угодно.
— А ты что?
— Я через товарища не переступлю.
— Молодец! — воскликнул Толстопят.— Турукало хорошо служит.
— Он мне и говорит: «Хочу написать брату еще, проверить, так ли это».— «Это можно проверить и здесь»,— говорю. «Как?» — «Да как... Давай я приглашу ее в баню помыться, а ты возьмешь свидетелей, и там нас накроете».
— Нельзя было этого делать! — Толстопят бросил ручку на лист и встал.— Ни в коем случае.
— А если он согласился?
— Он дурак, и ты дурак, и все вы дурношапы. Вы где служите, забыли? Конвойский казак зашел с чужой бабой в номер купаться — это ж все Царское Село знать будет. Вы подумали? За это выгонять! Позор какой! Слишком хорошо живете. Сначала по струнке ходили, а теперь привыкли? Повадились с прачками выпивать. Хотите получать часы с гербом, а кто же будет служить непорочно при царской особе? Это вам не станица с духаном. Царское Село. На вас во все глаза смотрят. Тут лицо России. Деды ваши это понимали. Они чужие кошельки не таскали, из окон казармы голубей не стреляли. На мосту Александра Второго к дамам не цеплялись.
— Не я.
— Ладно,— мигом успокоился Толстопят и сел.— Дальше что было? Зашли в баню, дальше что?
— Дальше ничего. Казаки сказали банщику, что пришли звать товарища по службе, он их пропустил. И нас накрыли, как было задумано.
— Артисты. Задумали.
Толстопят вертел ручкой и смеялся.
— Ты поменьше, Дионис, развлекай их. Ты шутишь, вот они и считают тебя за дурачка. Не клади им палец в рот. Чего ты у них за клоуна? Держи себя. Где завтра дежуришь?
— В Аничковом дворце.
— Великому князю Александру Михайловичу кто письмо возил?
— Тит Турукало.
— Я тебе даю поручение попроще. Послезавтра, в выходной, повезешь вот это письмо. Адрес запомнишь так. Вручишь госпоже. Ли-ично.
— А как сказать госпоже? От кого?
— Молча, молча-а, братец. «Вам письмо»,— и достаточно. Понял, банщик? Пребывание твое в конвое зависит от тебя самого. Иди.
Конверт был подписан по-французски.
«В древности,— писал госпоже Толстопят, подражая героям романов,— цари убивали тех, кто приносил им дурные вести. Пощадите моего посыльного. Весть вот какая: я рад, что встретил вас».
