Любич ерзает во вращающемся кресле.
— Думают, что я?
— На самом деле вы не подключали ее к полиграфу?
— Нет.
— Однако же она изменила свои показания. Ведь в этом вся суть, правильно? Эта девушка говорила вам одно, когда вы были там, а когда вы уходили, она говорила другое.
— Иногда с этими людьми… — Фред умолкает. — Имея дело с правонарушителем… — он вытирает рот двумя пальцами, — у меня достаточно опыта, и порой я считаю, что безошибочно могу определить, правду мне говорят или ложь.
— Ну и?..
— Мы не всегда отвозим их во Дворец правосудия, чтобы подключить к ящику.
— К детектору лжи?
— Верно. В данном случае мы не могли это сделать. Она лежала на койке, вся опутанная разными трубками.
— И что же вы сделали, детектив?
— В таких случаях мы говорим им, что подключаем их к полиграфу, хотя на самом деле мы этого не делаем.
— Вы создали такое впечатление у подследственной?
— Вот именно.
— А каким образом вы этого достигли?
— Надели ей на голову одну штуку.
— Какую именно?
— Ту, что мы одолжили у одной из медсестер.
— Что?
— Ну, такая вещь, которая пристегивается, когда проверяют работу сердца.
— ЭКГ?
— Правильно, ЭКГ.
— И вы надели это ей на голову? Чтобы можно было узнать, что она думает?
Любич не ответил. Подняв голову, он смерил Хоби недобрым, мрачным взглядом, предназначенным для улицы.
— Вы просто надели ей на голову повязку с датчиками? Это и был весь аппарат?
— Нет. К нему крепился кусок телефонного шнура.
— К чему именно крепился?
— Ну, к той повязке у нее на голове.
— И к чему еще?
— К машине. — Любич пристально смотрит на Хоби. Очевидно, с точки зрения детектива, в этих вопросах нет никакого смысла. — К копировальной машине.
— Фотокопировальной машине?
— Вот именно. Ее мы тоже взяли у медсестер.
— И?..
Любич пожимает плечами:
— А потом мы нажали кнопку на машине.
— Зачем?
— Чтобы получить ответ.
— Вы получили ответ от машины?
— Так мы всегда говорим в таких случаях.
— Значит, и Баг вы сказали то же самое?
— Совершенно верно.
Хоби не задает больше вопросов. Вместо этого он просто делает жест рукой, показывая, что ждет от Любича дальнейших пояснений.
— Понимаете, перед тем как начать, мы закладываем в аппарат лист бумаги. А затем, когда мы нажимаем на кнопку, он выскакивает наружу и мы показываем его ей. Ясно?
— И что было написано на листке?
— «Она лжет».
В зале раздается смех, причем самые громкие раскаты звучат в ложе для присяжных, занимаемой репортерами.
— Стало быть, эта молодая женщина сидела там у вас с резиновой повязкой на голове и куском телефонного провода, который был присоединен к ксероксу, а затем вы нажали на кнопку и оттуда выполз лист бумаги, на котором было написано, что она лжет, и вы показали это ей, верно?
— Именно так.
— И она поверила вам?
— Поверила. Потому что врала.
Хоби смотрит на меня и даже не считает нужным заявлять протест. Я аннулирую последний ответ Любича, а Хоби испускает театральный вздох, долженствующий выразить отвращение, и возвращается к столу защиты, покачивая головой и наверняка думая: «Копы, что с них взять».
— У вас больше нет вопросов? — спрашиваю я.
Хоби требует считать показания Лавинии недействительными. Он характеризует такие действия полиции как мошенническую проделку с целью получить желаемые результаты, словно Верховный суд давным-давно не принял решение считать подобные приемы допустимыми во имя эффективного функционирования правоохранительных органов.
Когда к подиуму подходит Томми, мой кислый взгляд не обещает ему ничего хорошего. Утром он хотел было отказаться от предыдущей договоренности и чуть не подставил меня. Одно из железных правил в моем зале суда, и в первую очередь для прокуроров, состоит в том, что ты не выйдешь сухим из воды, если пытаешься кинуть судью. Прокуратуре только сунь палец в рот, и она откусит всю руку. Будучи женщиной, я чувствую необходимость проявлять особую твердость. Изрядно помучив Томми, чтобы преподать ему урок на будущее, я в конце концов отклоняю ходатайство Хоби.
Хитрость полицейских при снятии показаний с Лавинии никак не нарушила права Нила. Поскольку Баг имеет статус несовершеннолетней, она могла на законном основании потребовать, чтобы показания, данные ею Любичу и Уэллсу, не использовались против нее. Вообще-то теперь я понимаю, как Хоби убедил Баг и ее адвоката, что она могла проигнорировать угрозы Мольто аннулировать сделку, если она откажется от прежних показаний. В таком положении Мольто ни в коем случае не рискнул бы заводить против Баг новое дело, так как она могла полностью дезавуировать свою прежнюю позицию.
Хоби, профессионал до мозга костей, не упускает ни малейшей возможности. После того как я отклоняю его ходатайство, он говорит:
— В качестве альтернативы, ваша честь, мне бы хотелось приобщить показания детектива к делу, чтобы не пришлось вызывать его еще раз.
Мольто, вздохнувший с облегчением, не выдвигает возражений, однако заявляет, что в этом случае ему хочется задать свидетелю еще несколько вопросов. Он стоит у стола обвинения.
— Детектив Любич, после того как мисс Кэмпбелл признала, что она солгала…
— Протест. Это он сказал ей, что она лжет.
— Перефразируйте вопрос.
— После проверки на этом лжеполиграфе, — говорит Томми, — мисс Кэмпбелл сделала заявление, правильно? И оно полностью отражено в вашем рапорте?
Любич отвечает, что в каждом его рапорте показания Лавинии записаны дословно.
— Вернемся к тому, что произошло двенадцатого сентября в больнице. Вы проинформировали мисс Кэмпбелл о том, что Хардкор уже сообщил следствию?
— Я не знал, что сказал Хардкор. Это было не мое дело. Монтегю попросил меня поговорить с Баг, потому что мы знакомы. Вот и все. Она рассказала мне свою историю, мы устроили спектакль с полиграфом, и она дала показания.
