– «Ла Скала», полагаю.
– СДи Стефано, Бастианини,[57] под управлением Джулини.[58]
– Я и не знал, что ты такой сведущий!
– I'm fishing for compliments![59]
– С каких это пор ты начал интересоваться оперой?
– После «Кармен». Во-первых, мир этот завораживает, мне кажется, нам никогда не разгадать нашу загадку, если мы не углубим свои музыкальные познания. Что-то мне подсказывает, что ключ к разгадке именно з музыке.
– Как получается, что наши ощущения совпадают?
– Мы же сыщики, дружочек, значит, получили в удел и профессиональное чутье!
Доехав до надземного метро, Бертран повернул направо, считая, что его пассажиру доставит удовольствие вновь увидеть Барбе, Пигаль и Клиши.
– Ну, когда же запоет твоя Виолетта? – нетерпеливо спросил Уильям.
– Скоро, пленка перематывается. У тебя есть любимое место?
– Да, когда она умирает.
42
На широком столе посреди просторной костюмерной Пале-Гарнье было разложено сметанное на живую нитку платье. Очень скоро оно превратится в наряд для Айши. Агнесса, которая руководила пошивочными мастерскими и была легендой театра – сорок лет работы на одном месте, – согласилась в неурочные часы сшить свадебный наряд по модели, вчерне изображенной Иветтой на листе бумаги. Она уже подобрала образцы, но никак не могла найти кружева для лифа и шелковую тафту для юбки.
– Вот эта лучше подойдет, она потяжелее, – посоветовала портниха.
– Да, но белый цвет здесь несколько тускловат, – заметила Иветта.
– Это из-за электрического света. Я уверена, что под солнцем она станет идеально белой! – заявила Айша. – В Марокко всегда солнечная погода.
Над их головами, словно большие белые тюлевые птицы, парили короткие, вывернутые наизнанку пачки из «Лебединого озера», подвешенные к веревкам, натянутым между балюстрадами вдоль верхней галереи. Ниже, по обеим стенам, висели костюмы, приготовленные для будущих постановок. Справа – «Ромео и Джульетта», слева – «Сила судьбы». К каждому из них был приколот большой лист бумаги, на котором вверху красным фломастером указана роль, а пониже, черным, – имя исполнителя; в нижнем углу – порядковый номер и пометки с напоминанием, что необходимо добавить к костюму и какие недостатки устранить: подобрать драгоценности, обувь, трико, пришить три пуговицы, заменить молнию… На полу стояли картонные коробки и сумки, набитые всякими аксессуарами. В дверь постучали.
– Войдите.
– Здравствуйте, сударыни.
– Ах, месье Лебраншю, я и забыла, что сегодня вы должны были принести мне платья Каллас. Как прошла фотосъемка?
– Хорошо. Снимки уже в печати. Куда мне все это положить?
– Давайте пока повешу их на стойку, потом уберу на место. Костюмы, которые когда-то носила дива, певшая партию Нормы в Париже, упакованы в прозрачные пластиковые чехлы. Для первого акта – длинное шерстяное платье цвета слоновой кости с драпе и нижней юбкой из белого муслина, с широким поясом и большой бархатной накидкой темно-синего цвета, окантованной крупной витой тесьмой и вышитой листьями и серебристыми цветами лилии. Для второго акта – другое, тоже длинное платье, без рукавов, из органзы, с накидкой из «дикого» шелка; ансамбль в светло-розовых и желто-золотистых тонах.
– Ну что, Айша, вижу, подготовка к свадьбе идет полным ходом…
– Только никому ни слова! Особенно Уильяму.
– Обещаю!
Эрнест любил приходить сюда, ему нравилось плутать в необычайно сложном лабиринте вешалок со сценическими костюмами, которые были одновременно и рабочей и праздничной одеждой, допускающей любые излишества, безумные выходки и не требующей постоянной заботы о хорошем вкусе. Он испытывал необъяснимую нежность к этим одеяниям, которые так часто исчезали из одного спектакля, чтобы появиться в другом. Они были второй кожей, которую натягивали на себя исполнители, не меняя своей индивидуальности. Эта костюмы так облегали артистов, что казалось, будто они хранят следы часто повторяемых движений, контуры тела – память о персонажах. Они служили последними напоминаниями о давно забытых спектаклях, передавая при этом эпоху, стиль, раскрывая эволюцию моды. Роскошь здесь бесстыдно соседствовала со строгостью. Чтобы создать иллюзию, нужно было умение Агнессы и тех «маленьких ручек», которые кроили, шили, вышивали и воплощали замыслы дизайнера, костюмера или модельера. Самые необычные, фантастические идеи становились явью в этих тканях, шероховатых или шелковистых. На подкладках сохранились имена хористов, статистов, танцоров кордебалета, тех, кто давно забыт, но кому обязаны успехом Павлова, Нуреев, Сара фон Штадт-Фюрстемберг, Эрма Саллак и незабвенная Каллас.
– Месье Лебраншю? У-у… вы спите? – окликнула его Агнесса.
– Магическая власть этого места подействовала. Из него исходит столько поэзии, будто все эти костюмы хранят в своих складках какие-то секреты.
– Ах, если бы только они могли говорить, сколько бы они порассказали! – добавила Иветта.
– А как ваша книга? – спросила Агнесса.
– Уже в типографии. Вот-вот выйдут первые экземпляры.
– Так не терпится почитать. А знаете, я хорошо знала Марию Каллас. Именно я одевала ее, когда она здесь пела в «Норме». А ее смерть в «Тоске» незабываема. Так ясно вижу, как она бросается с крепостной стены, будто это произошло вчера. Да и все забывали, что это театр, настолько все было как в жизни. Этим она и завораживала. Всякий раз, когда я достаю ее костюмы, я думаю о ней, как о живой. Шикарная была женщина. Не надо верить всему, что о ней говорят. В конце концов там, где она теперь, нет страданий. Да пребудет душа ее в мире!
– Могу я от вас позвонить? – спросил журналист.
– Конечно. Пройдите в мой кабинет, – ответила костюмерша. – Дорога вам знакома. Только сначала наберите ноль.
43
– Мадемуазель Геропулос?
– Кто ее спрашивает?
– Инспекторы полиции Легран и Джонсон.
– Но мадемуазель Геропулос больше здесь не живет.
Домофон хрипел, да и уличный шум не позволял определить, кто отвечает. Женщина? Мужчина? Трудно сказать.
– У вас есть ее новый адрес?
– Нет.
– Могу я узнать, с кем имею честь?
– Вы шутите!
– Пардон, не расслышал.
– Я спросила, не шутите ли вы.
– Чего ради?
– Вы не журналисты?
– Нет, мы из полиции.
– Почему вы здесь?
– Мы разыскиваем одну особу.
– Особу?
– Мы можем войти?
– У вас есть ордер?
– Нет, мы по частному делу.
