Этот разговор оставил в душе Монтэгю тяжелый осадок и помешал ему насладиться весельем в охотничьем клубе. Праздник был необыкновенно роскошный, но Монтэгю — быть может, в этом было виновато его мрачное настроение — остался совершенно равнодушным и к цветам, и к музыке, и к великолепным туалетам; он видел только всеобщее обжорство и пьянство, которые на этот раз показались ему еще более неумеренными, чем обычно.
Вдобавок ему пришлось пережить одну неприятность. Среди гостей он увидел Лору Хэган и, памятуя, как она была добра с ним во время его визита, направился к ней, радостно ее приветствуя. Она ответила ему церемонно-ледяным поклоном и, бросив две-три отрывистые реплики, так резко от него отвернулась, точно хотела его осадить. Монтэгю отошел совершенно уничтоженный. Но потом, вспомнив про сплетни, которые ходили о нем и миссис Уинни, сообразил, чем объясняется странный поступок мисс Хэган.
Этот эпизод набросил тень на все его пребывание у Зигфрида Харвея. В воскресенье он отправился на прогулку по окрестностям и долго шагал один сквозь метель и бурю, исполненный жгучего отвращения к прошлому и дурного предчувствия к будущему. Он ненавидел мир, где властвуют деньги и всплывает на поверхность все худшее, что есть в человеке; он ненавидел этот мир и горько сожалел, что решился ступить в его пределы. И лишь набродившись до полного изнеможения и утратив способность что бы то ни было ощущать, он наконец сумел с собой справиться.
Монтэгю возвратился домой, когда уже стемнело, и нашел у себя на столе пересланную из Нью-Йорка теле-грамму.
Само собой, это известие сразу вытеснило у него из головы все другие мысли. Ему даже некогда было предупредить Оливера — не медля ни минуты, он вскочил в машину и помчался на станцию, чтобы поспеть на ближайший поезд в город. И весь долгий путь до Пенсильванского вокзала, замерзая на перевозах и в кебах, он ломал голову над этой загадкой. Компания знакомых, с которой уехала Элис, предполагала вернуться не ранее чем через две недели, и два дня назад пришло письмо из Лос-Анжелеса с сообщением, что, по всей вероятности, они задержатся на неделю дольше намеченного срока. И вдруг Элис уже здесь!
На вокзале он узнал, что в указанный в телеграмме час с Запада прибывает экспресс; следовательно, Элис возвращается вовсе не с поездом Прентисов. Экспресс на полчаса запаздывал, и Монтэгю стал расхаживать по платформе, всячески стараясь унять свое беспокойство. Наконец многовагонный состав подкатил к перрону, и он увидал идущую ему навстречу Элис. Она была одна.
— В чем дело? — были его первые, обращенные к ней слова.
— Это длинная история,— ответила Элис.— Просто мне захотелось домой.
— Неужели всю дорогу от побережья ты ехала одна? — спросил он с ужасом.
— Да,— сказала она,— всю дорогу.
— Но, ради бога, что это значит?..— снова начал Монтэгю.
— Я не могу говорить здесь, Аллен,— сказала Элис,— подожди, пока доберемся до спокойного места.
— Однако,— настаивал он,— как же Прентисы? Как они могли допустить, чтобы ты уехала?
— Прентисы и не подозревали об этом,— ответила Элис,— я сбежала.
Монтэгю был окончательно сбит с толку. Он хотел продолжать расспросы, но Элис тихо положила ему на плечо руку и сказала:
— Пожалуйста, Аллеи, подожди. Мне сейчас неприятно говорить. Это все из-за Чарли Картера.
— Так вот оно что! — У Монтэгю даже дух захватило, и он насилу мог выговорить: — О боже!
Больше он не произнес ни слова, пока они не сошли с переправы и не сели в кеб.
— Ну, рассказывай теперь,— сказал он. И Элис начала:
— Говоря откровенно, я тогда была очень расстроена,— призналась она.— Но не забудь, Аллен, с тех пор прошла почти неделя; за это время я все обдумала и совершенно успокоилась. Так что ты не волнуйся, будь добр; бедный Чарли не виноват — он просто не умеет держать себя в руках. Я сама виновата. Я должна была послушаться тебя и давно прекратить с ним всякое знакомство.
— Говори же, что произошло,— сказал он; и Элис рассказала все по порядку.
Прентисы поехали со своими гостями осматривать окрестности, а у нее разболелась голова, и она осталась в вагоне. Тут пришел Чарли Картер и начал объясняться ей в любви.
— Он еще в начале путешествия просил меня выйти за него замуж,— говорила Элис,— но я ответила отказом. После этого он мне уже не давал покоя. А на этот раз с ним сделалось что-то ужасное — он бросался на колени, рыдал, кричал, что не может жить без меня. Как я его ни уговаривала — ничто не помогало. Наконец он схватил меня в объятия и не хотел выпускать. Я страшно испугалась и рассердилась. Мне пришлось даже пригрозить, что, если он меня не отпустит, я позову на помощь. Видишь, до чего дошло.
— Так,— сказал мрачно Монтэгю.— Что же дальше?
— А дальше я решила, что мне нельзя оставаться там, где я не могу избежать встречи с ним; я понимала, что добром он от меня не отстанет. Если же я попросила бы миссис Прентис удалить его, то получился бы скандал и путешествие было бы для всех испорчено. И вот я незаметно вышла, справилась, когда будет поезд на Восток, и, узнав, что скоро, быстренько уложила свои вещи, оставив миссис Прентис записку. Мне пришлось выдумать целую историю — будто я получила телеграмму, что заболела твоя мать, что я не хочу своим дурным настроением отравлять им удовольствие и поэтому уезжаю. Лучше я ничего не могла придумать. Ехать одна я не боялась, так как была уверена, что Чарли не удастся меня догнать.
Монтэгю ничего не сказал — он лишь крепко сжимал кулаки.
— Может быть, с перепугу я поступила безрассудно,— продолжала Элис, волнуясь.— Но, видишь ли, я была очень расстроена и несчастна, мне там все опротивело и захотелось скорей домой. Понимаешь?
— Конечно понимаю,— сказал Монтэгю,— и я рад, что ты здесь.
Приехав домой, Монтэгю тотчас позвонил Зигфриду Харвею и, вызвав брата, рассказал ему о случившемся. Он услышал, как Оливер вскрикнул рт неожиданности.
— Ничего себе, милая историйка! — проговорил он и, оправившись, добавил со смехом: — Боюсь, что теперь шансы Чарли упали окончательно!
— Я рад, что наконец-то и ты пришел к этому выводу! — сказал Монтэгю, вешая трубку.
Это происшествие явилось новым ударом для Монтэгю Но ему некогда было задумываться над ним: на следующий день в одиннадцать часов ему предстояло выступать в суде по делу Хэсбрука, и все его мысли устремились в эту сторону. Последние три месяца его единственным настоящим интересом был этот процесс; он был сейчас его целью, и ради него он мирился со всем, что его здесь возмущало. Он готовился к своему выступлению, как атлет готовится к ответственному состязанию; он чувствовал себя в полной готовности и собрал все силы, чтобы во всеоружии встретить решающий момент своей жизни.
В это утро он отправился в город, ощущая какой-то особенный прилив бодрости — каждый фибр его существа, казалось, дрожал от напряженного ожидания. Он приехал в свою контору и тут среди прочей корреспонденции вдруг увидал письмо от мистера Хэсбрука. Вскрыв его, Монтэгю прочел записку — сухую, краткую, но поразившую его в самое сердце, как меткий удар кинжала:
Для Монтэгю эта записка была как гром среди ясного неба.. Силы разом покинули его, руки его безжизненно опустились, и письмо упало на стол.
Когда миновало первое оцепенение, он схватился за телефон и велел своему секретарю соединить его с мистером Хэсбруком. Затем сел и стал ждать. Наконец раздался звонок; Монтэгю взял трубку, надеясь услышать голос мистера Хэсбрука и решительно потребовать у него объяснения. Но вместо голоса Хэсбрука он услышал голос своего секретаря:
— Сэр, центральная говорит, что этот номер не работает.
Он повесил трубку и снова застыл в неподвижности. Подставное лицо испарилось!
Для Монтэгю это событие означало полную ломку жизни и крушение всех надежд. Теперь ему не над чем было работать, не о чем было думать; основа, на которой он рассчитывал построить карьеру, рухнула!
