пиджак. Из окна поезда Тэнго не заметил на взморье ни человека. Настоящий Кошачий город, подумал он.
Перекусив в привокзальном ресторанчике, он сел в такси. В санаторий прибыл во втором часу дня. За стойкой регистратуры дежурила та же медсестра, что и раньше. Сестра Тамура, с которой он вчера говорил по телефону. Она помнила Тэнго в лицо и сегодня держалась немного приветливей. Даже слегка улыбнулась при встрече. Возможно, просто потому, что на этот раз Тэнго был опрятней одет.
Сестра Тамура пригласила его в столовую, угостила кофе.
— Подождите немного. Доктор скоро придет, — сказала она и ушла.
Врач появился минут через десять. Мужчина лет пятидесяти с проседью в волосах. Вошел, вытирая руки полотенцем. Казалось, он только что работал по хозяйству: белого халата на нем не было. Серая рубашка, серые брюки, на ногах потрепанные кроссовки. Крепко сложен. Этот врач куда больше смахивал на университетского тренера по бейсболу, который никак не вытянет свою команду из второй лиги.
Рассказ врача мало чем отличался от того, что он сообщил вчера по телефону. К великому сожалению, на данный момент медицина практически бессильна. Судя по его голосу и выражению лица, ему и правда было очень жаль.
— Похоже, остается одно: вам самому нужно попробовать как-то ободрить вашего отца и, дай бог, вернуть ему волю к жизни.
— Но если с ним говорить, он услышит? — спросил Тэнго.
Врач отхлебнул остывшего зеленого чая. На лице его читалось сомнение.
— Если честно, не знаю. Он в коме, и на слова не реагирует. Однако известны случаи, когда пациенты даже в глубокой коме слышали и понимали, что им говорят.
— Значит, слышит он или нет — непонятно?
— К сожалению.
— Сегодня я останусь до половины седьмого, — сказал Тэнго. — Посижу с ним и постараюсь поговорить.
— Если заметите какую-либо реакцию, сообщайте, — кивнул врач. — Я буду неподалеку.
В палату к отцу Тэнго провела молоденькая медсестра. Судя по бирке на груди, звали ее Адати. Отец лежал теперь в одноместном боксе совсем другого здания — корпуса для тяжелобольных. Колесо провернулось еще на один зубец вперед. Дальше двигаться некуда. В узкой клетушке со стылым воздухом половину места занимала кровать. Сосновая роща за окном защищала здание от морского ветра. Деревья были высажены так густо, что казались огромной глухой стеной, отделявшей санаторий от остального мира. Медсестра вышла, и Тэнго остался с отцом наедине. Тот лежал с закрытыми глазами, лицом к потолку. Тэнго присел на деревянный табурет у кровати и взглянул на это лицо.
У изголовья стояла капельница. Жидкость из пластикового мешочка поступала по тоненькой трубке в вену, почти не различимую на левой руке отца. Еще одна трубка использовалась для сбора мочи и заканчивалась другим мешочком. Жидкости в этом мешочке было пугающе мало. С прошлого визита Тэнго отец будто высох и ужался еще сильнее. На ввалившихся щеках и окостеневшем подбородке белела двухдневная щетина. Глубоко посаженные глаза совсем утонули в глазницах. Казалось, достать их оттуда можно лишь каким-то очень особенным инструментом. Ввалившиеся веки захлопнуты, точно металлические шторы придорожной лавки в ночи. Рот приоткрыт. Дыхания Тэнго не услышал, но, когда приблизил ухо к отцовым губам, уловил слабое колебание воздуха. Элементарные жизненные функции организмом еще поддерживались.
«Словно поезд, который сбрасывает скорость перед тем, как остановиться», — сказал по телефону лечащий врач. До ужаса реалистичное сравнение. Поезд отца сбрасывал скорость и, двигаясь по инерции, плавно останавливался посреди пустынной долины. Утешало лишь то, что ни одного пассажира в этом поезде уже не осталось. И когда он остановится окончательно, жаловаться никто не станет.
Я должен заговорить с ним, подумал Тэнго. О чем? И каким тоном?
— Отец… — позвал он вполголоса. И хотел было продолжить, но никаких подходящих слов не нашел.
Тэнго встал с табурета, подошел к окну, окинул взглядом аккуратно ухоженный сад, сосновую рощу, высокое небо. Одинокая ворона, сидя на большой антенне, грелась в лучах солнца и задумчиво озирала окрестности. На тумбочке у изголовья стоял радиоприемник со встроенным будильником. Ни та ни другая функция отцу были не нужны.
— Это я, Тэнго. Приехал к тебе из Токио, — продолжил он, стоя у окна и глядя на отца сверху. — Ты меня слышишь?
Никакой реакции. Голос Тэнго сотряс воздух тесной палаты и растворился в пустоте без следа.
А ведь старик сам собирается умереть, вдруг понял Тэнго. Это видно даже по его ввалившимся глазам. Принял решение оборвать свою ниточку жизни, сомкнул веки и провалился в глубокий сон. Что ему теперь ни говори, как ни ободряй, этого решения не отменишь. Физиологически он еще жив. Но для него самого жизнь закончилась, и цепляться за нее больше незачем. Все, что теперь может Тэнго, — уважая волю умирающего, дать ему отойти в мир иной. Лицо у старика очень спокойное. Сейчас на этом лице — ни страданий, ни боли. И это, как сказал врач по телефону, единственное утешение.
Но все-таки Тэнго должен что-нибудь говорить. во-первых, сделать это он обещал врачу. А этот врач, нужно признать, искренне заботится о старике. И во-вторых — как бы лучше назвать? — нужно соблюдать приличия. Все-таки вот уже столько лет они с отцом не общались ни словом, ни жестом. Последний разговор между ними состоялся, когда Тэнго ходил в пятый класс. В результате той беседы Тэнго почти перестал жить дома, а если все-таки забегал по какой-нибудь надобности, встреч с отцом избегал.
Однако теперь этот человек впал в глубокую кому и умирал у него на глазах. В их прошлую встречу старик дал понять, что он — не настоящий отец Тэнго. Сделав это, он наконец-то сбросил с плеч тяжелую ношу и обрел душевный покой. А точнее, они оба избавились каждый от своей ноши. В самый последний момент.
Но пусть даже между ними не было кровного родства, этот человек официально усыновил Тэнго и присматривал за ним, пока мальчик не стал самостоятельным. Уже одно это стоит благодарности. И теперь Тэнго обязан хотя бы сообщить старику, как его приемный сын жил, о чем думал, мечтал, беспокоился. Хотя нет, обязанность тут ни при чем. Скорей уж — внутренний долг. А услышит старик эти слова или нет, помогут ли они ему хоть как-то — уже не важно.
Тэнго снова опустился на табурет у кровати — и начал рассказ о том, как жил до сих пор. В старших классах он поступил в секцию дзюдо и перебрался в общежитие спортшколы. С тех пор дороги Тэнго и отца перестали как-либо пересекаться, и они больше не слышали ничего друг о друге. Наверное, стоит хотя бы сейчас заполнить эту пустоту, зиявшую между ними так долго, подумал Тэнго.
Впрочем, о его жизни в старших классах рассказывать особенно нечего. Учился он в частной спортшколе префектуры Тиба. Мог бы, конечно, поступить и куда-нибудь попрестижнее, но именно в этой школе были самые выгодные для него условия; бесплатная учеба и общежитие с талонами на трехразовое питание. Очень скоро он стал сильнейшим в школьной сборной по дзюдо, между тренировками учился (в спортшколе можно учиться вполсилы, но все равно получать хорошие отметки), а по выходным с приятелями по секции подрабатывал каким-нибудь физическим трудом. Все три последних года школы слились у него в одно воспоминание — постоянно, с утра до вечера он занят по уши. Развлекался нечасто, близких друзей не завел. Терпеть не мог муштру и дурацкие правила, которые насаждались в школе. С приятелями-дзюдоистами держался приветливо, хотя никогда не знал, о чем говорить. Да и в дзюдо, если честно, много души не вкладывал. Просто понимал, что успехи на татами — залог выживания, и тренировался изо всех сил, воспринимая спорт как работу. Три этих года он мечтал только об одном: как можно скорее выйти из школьных стен и начать более достойную жизнь.
Но и поступив в университет, продолжил заниматься дзюдо. Потому что льготы для обучения в вузе предлагались те же: будешь успевать в спорте — предоставим и общежитие, и скромное, но регулярное питание. Ему даже выплачивали небольшую стипендию, но, поскольку на самостоятельную жизнь этих денег все равно не хватало, приходилось тянуть спортивную лямку и дальше. Хотя факультет его был, понятно, математический. По основной специальности Тэнго успевал отлично, и старший преподаватель
