Релинк мгновенно сначала левой, а потом правой ладонью ударил Любченко по лицу. Голова ее мотнулась в одну сторону, в другую. Любченко хотела отпрянуть назад, но стул опрокинулся, и она, вместе с ним упала на пол. Релинк сделал знак молоденьким гестаповцам, они подняли Любченко и усадили на стул. Ее лицо, ставшее багровым, выражало только ужас, один только ужас, и Релинк, видя это, был уже уверен в успехе.
— Значит, только правда? — тихо спросил он, снова придвинувшись к ней вплотную. Она молчала.
Релинк вернулся к столу, закурил и, выждав немного, сказал:
— Вы, очевидно, не знаете, что у вас нет никаких возможностей избежать неприятностей, включающих в себя и смерть. Мы оставим вас в покое только в том случае, если вы скажете нам полную правду — что вам поручили делать в городе? Впрочем, мы это знаем сами, как знаем и то, что вы еще ничего не успели сделать, это облегчает вашу участь. Но сейчас необходимо, чтобы вы все сказали сами. Говорите, я жду ровно минуту.
Любченко сидела, уставясь мертвыми глазами в пол. Ее мозг, гудящий после побоев, обжигала одна и та же мысль: “Они знали, что посылают меня на гибель”.
— Дайте ей воды, — распорядился Релинк.
Один из гестаповцев поднес ей стакан, но она с ужасом отшатнулась от него.
— Вылейте ей на голову.
Гестаповец не спеша, тонкой струйкой вылил воду на голову Любченко. Вода потекла ей за кофту по спине и ее начало трясти.
— Минута истекла, — громко объявил Релинк. — Отвечайте: кто и зачем оставил вас в городе?
“Я же знала, что никакой пользы принести не смогу, — лихорадочно думала Любченко. — И они это тоже знали. И они знали, что посылают меня на гибель, и теперь все кончено. Ну что произойдет особенного, если я скажу, кто меня оставил в городе и зачем? Они знают все и без меня, и ведь я никого не выдам, кроме себя”.
— Меня оставил здесь горком партии, чтобы я прятала в больнице его людей, — сказала она тихо.
— Другими словами, вы добровольно согласились вести деятельность, враждебную Германии? — уточнил Релинк.
— Меня уговорили, заставили, — еле слышно произнесла Любченко.
— Это положения не меняет, — подхватил Релинк. — На плечах у вас я пока вижу вашу собственную голову, а это значит, что вам придется нести ответственность.
Релинк соединился с кем-то по телефону и сказал:
— Зайдите ко мне, тут нужно заняться одной красной дамой.
В кабинет вошел гестаповец уродливо кубической формы, он был плечист и одновременно тучен. В руках у него была толстая тяжелая плеть с коротким кнутовищем. Он стал в двух шагах перед Любченко и, поигрывая плетью, выжидательно смотрел на Релинка.
— Этой престарелой девочке в целях внушения уважения к нашем рейху следует всыпать, — сказал Релинк.
Кубический гестаповец молниеносно хлестнул Любченко плетью. Удар пришелся по плечу и по спине. Удар был с оттяжкой и такой сильный, что он сбросил ее со стула, она упала на четвереньки.
— Не надо! Не надо! Не надо! — завыла она высоким голосом
— Почему не надо? — крикнул Релинк.
Плеть трижды влипла в спину Любченко, и она, воя, ничком упала на пол.
Молоденькие гестаповцы снова посадили ее на стул.
— За что? За что?! — судорожно всхлипывала она. — Вы же сами сказали — я ничего плохого еще не сделала. И не собиралась…
— Спасибо, мадам, — улыбнулся Релинк. — А может быть, вы хотите сделать для нас что-нибудь хорошее?
Релинк сделал знак квадратному, и тот замахнулся плетью.
— Мадам, вы готовы сделать для нас хорошее? — деловито спросил Релинк.
— Я не знаю… не знаю, что вы хотите! — закричала Любченко, не сводя глаз с нависшей над ней плети.
— Хотите или не хотите? — крикнул Релинк.
— Хочу… хочу… — торопливо проговорила Любченко.
— Всем выйти, — распорядился Релинк.
Они остались в кабинете вдвоем. Релинк взял стул и сел вплотную напротив Любченко.
— Прошу прощения, мадам, — сказал он устало и, вздохнув, продолжал: — Увы, я должен выполнять свои обязанности, как всякий, и должен признать, что мои обязанности не из приятных. Я отвечаю за порядок в этом городе, и его можно было бы установить быстро и без всякой крови и террора, если бы ваши обезумевшие начальники не предприняли безнадежной авантюры, оставив в городе таких, как вы, обреченных функционеров. Но, учитывая ваш фанатизм и страх перед партийной дисциплиной, вы для нас, черт возьми, опасны, и мы вынуждены принимать крутые меры. Ну скажите, вы объективно понимаете меня?
Любченко кивнула. “Пусть говорит подольше этот беспощадный человек с желтыми, как у кошки, глазами, лишь бы не били. А кроме того, он правильно делает, что боится оставленного в городе подполья, но меня-то ему бояться нечего. Неужели он этого не понимает? Я же вот понимаю, что он вынужден поступать так, как он поступает…” — думала в эту минуту Любченко.
— Вы посмотрите, в какой пошлой авантюре вы оказались замешанной, — продолжал Релинк доверительно, как будто ничего не произошло. — Ваше партийное начальство заставило кучку таких, как вы, остаться в городе, но сами-то они поспешили убежать отсюда подальше, где безопаснее.
Но вы еще и шагу не сделали, как мы уже знали, кто вы и что вы замышляете. Скажу вам по секрету: даже среди ваших коммунистов, оставшихся в городе, уже есть наши друзья. Они сами пришли к нам и сказали: “Мы не хотим пролития лишней крови”. И дали нам необходимые сведения, в частности и о вас. Понимаете?
Любченко снова кивнула. Спина ее еще горела от плети. Все, что говорил Релинк, звучало для нее очень убедительно. “Ну конечно же, они знали, что посылают меня на гибель, а сами верно — убежали подальше…”
— Вы, мадам Любченко, я вижу, разумная женщина, — продолжал Релинк. — Для вас главное — больные, которым вы хотите облегчить положение. Не так ли?
— Да, так.
— И вы наверняка понимаете, что безнадежно пытаться изменить ход истории. Всем вашим людям сейчас нужно делать только одно: прекратить кровопролитие, помогать нам поскорее установить новый порядок и начать нормальную мирную жизнь. Вы лично хотите нам помочь? — спросил он с утвердительной интонацией.
— Ну чем я могу помочь? — сказала Любченко, с трудом шевеля губами.
— Все очень просто, мадам Любченко. Вы подпишите вот эту бумажку.
“Я с полным сознанием ответственности, — читала Любченко, принимаю на себя обязанность информировать СД о всяких известных мне попытках вредить новому порядку и германской армии”.
— Все очень просто, — повторил Релинк. — Или вы вместе с нами, или мы вас уничтожим этой же ночью.
Любченко особенно страшно было то, что Релинк это слово — “уничтожим” — произнес просто, легко, на таком хорошем немецком языке и с такой внутренней убежденностью, которая не допускала и мысли, что он этого не сделает.
Она подписала обязательство. Релинк спрятал бумажку в стол.
— Прекрасно, мадам Любченко, я в вас не ошибся, — сказал он. Вы можете идти, спасибо. Главное, чего мы от вас пока ждем, это немедленно сообщить нам, если к вам обратятся с просьбой принять их человека. Запомните телефон: 22–22 — четыре двойки. Когда позвоните, скажите: “Туберкулезная больница”, а затем сообщите день и час, когда вам доставят того человека. И все. Как видите, все очень
