— И со мной? И за наше боевое сотрудничество? — спрашивал Релинк, деликатно подталкивая Савченко к столу.
— Только чисто символически, — согласился, наконец, Савченко.
Релинк думал, что Савченко просто куражится и что его символика окончится тем, что он вылакает коньяк. Но он ошибся, Савченко только раз пригубил рюмку и затем демонстративно отставил ее на середину стола.
Релинк оказался в невыгодном положении, — он должен был пить один, иначе Савченко мог подумать, что коньяк был приготовлен специально для него.
Выпив первую рюмку и не торопясь наливать вторую, Релинк спросил:
— Вы не пробовали анализировать причины, по которым ваши люди не в силах оказать нам существенную помощь в поимке бандитов?
— Тут глубокий анализ и не требуется, — невозмутимо ответил Савченко. — Причина одна и для моих и для ваших людей. Мы имеем дело с умным и умелым врагом. А потом, прятаться всегда легче, чем искать, я знаю это еще по детским играм, — тонко улыбнулся он. — Случилось что-нибудь еще?
— А вам мало? — спросил в ответ Релинк, скрывая раздражение. — Вы мне не раз говорили, что ваша организация представляет абсолютно все слои населения. Я начинаю в этом сомневаться.
Савченко долго не отвечал, жевал виноград, аккуратно выплевывая косточки в ладонь.
— Ну? — совсем не миролюбиво поторопил его Релинк.
— Хорошо. — Савченко ссыпал косточки в пепельницу. — Вы просили меня быть откровенным. Скажу, что думаю… С одной стороны, вы здесь никому не верите, даже нам. Ас другой стороны… — не дождавшись возражения, продолжал Савченко, — вы имеете дело с паршивым стадом и стараетесь во что бы то ни стало найти в нем самую шелудивую овцу. Неужели вы надеетесь, что, если вы ее найдете, стадо сразу перестанет быть паршивым? Чепуха! Вы же демонстрируете понимание еврейской проблемы и решаете ее радикально, раз и навсегда. Вы, может быть, думаете, что русские для вас меньшая опасность? Да пока хотя бы меньше половины русских живы, вы не можете говорить ни о какой своей победе на этой земле… — Савченко остановился, подождал немного, смотря на Релинка хитрым, все понимающим взглядом, и продолжал: — Мы создали здесь свой комитет. При мне есть боевой актив. Вместо того чтобы использовать наши силы для тотальной борьбы с коммунистами, вы играете с нами в кошки-мышки и ждете, когда мы приведем вам за шиворот главного коммуниста… А теперь давайте-ка вернемся к нашим баранам. Что вы от меня хотите?
— Большей помощи.
— Я делаю все, что в моих силах.
— Когда речь идет о ваших сугубо украинских целях, — добавил Релинк. — Но пока, подчеркиваю, пока за порядок здесь отвечаем мы. Никакой другой власти, никаких других целей и интересов здесь нет и не пред-видится. Мы не будем невежливы, если заметим, что кто-то, прикрываясь болтовней о верности нам и пользуясь ею как щитом, будет заниматься мелким политиканством. Мы здесь единственная политика!..
Савченко понял, что Релинк не шутит и, по-видимому, он имеет на этот счет приказ начальства, иначе он не позволил бы себе все это сообщить. Считая за лучшее скорее закончить беседу, Савченко сказал:
— Я думаю, что у нас состоялся хороший и полезный разговор…
Релинк не дал ему договорить:
— Он будет считаться хорошим и полезным только в том случае, если после него вы и ваши люди оставите до лучших времен игру в будущее украинское государство и уже сегодня употребите все свои силы на помощь нам. Только через это лежит ваш путь к тем целям, которые вы перед собой ставите, увы, пока еще преждевременно…
— Я хорошо понял вас, господин Релинк, — сказал Савченко, вставая. — Не думайте, что мы не понимаем, с какими трудностями вы столкнулись в этой стране. Но, наверное, иногда мы, украинцы, сами того не замечая, начинаем подчиняться простой истине, что своя рубашка ближе к телу. Словом, я обещаю вам максимальную помощь, максимальную.
— Посмотрим, — угрюмо обронил Релинк…
Боевой актив комитета Савченко поступил в полное распоряжение СД. Его люди принимали участие в расстрелах, стали самыми беспощадными палачами в тюрьме и в созданном возле города концентрационном лагере. Члены организации, каждый по месту своей работы, стали верными ищейками гестапо.
В типографии, где работал грузчиком Алексей Ястребов, метранпажем был активист украинского комитета Михаил Кузьмич Кулешов, пожилой степенный человек, пользовавшийся всеобщей симпатией. Было ему лет шестьдесят. Седой как лунь, но еще достаточно крепкий, он сумел подружиться не только с пожилыми, но и с молодыми рабочими типографии. О том, что он “украинский комитетчик” и платный агент СД, никто не знал. Его авторитет в маленьком коллективе типографии особенно вырос, когда он однажды открыто вступился за наборщика Киреева, которого заподозрили в краже бумаги.
Сразу после появления в городе листовок, отпечатанных типографским шрифтом, гестаповцы организовали тщательное наблюдение за типографией. Подпольщики, которые держали связь с наборщиком Глушковым, понимали, что гестапо займется типографией, и на время оборвали цепочку связи. Беда была в том, что еще осенью первым с ним установил связь Ястребов, потом он передал эту связь подпольщикам. Глушков помнил, конечно, что все началось с Ястребова, и упорно называл его “крестным”. Типографские рабочие интересовались, почему он так называет грузчика. Он объяснял это страшно неуклюже… А теперь Глушков недоумевал, почему подпольщики оборвали с ним связь, и чуть не каждый день спрашивал у Ястребова: “Чего же они больше не показываются?” Тот отвечал: “Не знаю”, — и каждый раз втолковывал ему, что он к тем людям не имеет никакого отношения. Глушков был человеком хорошим, преданным, но, к сожалению, очень плохо разбирался во всех тонкостях конспирации.
А Кулешов между тем уже давно обратил внимание, что между наборщиком Глушковым и грузчиком Ястребовым существует какая-то связь, а не просто знакомство, тем более что по работе они никак не были связаны. Он внимательно наблюдал за ними, но долго ничего особенного заметить не мог. А когда Савченко потребовал от своих людей большей активности в поиске красных и пообещал за это большую награду, Кулешов решил свои неясные подозрения выдать за уверенность в том, что шрифты из типографии выносил наборщик Глушков и грузчик Ястребов.
Они были арестованы, и Глушков, не выдержав пыток, сознался, что крал шрифты для подпольщиков. Однако никого из тех, кому он эти шрифты передавал, он не знал и назвать их не мог. Но он сказал, что связал его с подпольщиками грузчик Ястребов.
Что после этого досталось на долю Алексея Ястребова, можно только предполагать и преклониться пе-ред его мужеством: он никого не выдал.
Когда Ястребов был взят, Шрагин объявил по группе состояние тревоги и приказал прекратить на время всякую деятельность…
В эти две тревожные недели, пока стало известно, что Ястребов и наборщик Глушков казнены, продолжал работать только Владимир Величко. “Внедрение” его в церковь прошло успешно. Величко быстро сошелся с таким же липовым, как он, попом Савелием, и тот свалил на него не только все церковные дела, но и заставил переписывать начисто и подшивать в папки финансовую отчетность комитета националистов. Здесь Величко узнал о том, что метранпажу типографии Кулешову по распоряжению СД была выдана крупная денежная премия. Все стало ясно… В субботу после вечерни “отец” Савелий сказал Величко, что завтра утренняя служба отменяется, в церкви будет собрание украинского актива и им обоим придется вести регистрацию присутствующих на собрании.
— У входа поставим стол, и чтобы ни один не выпал из списка, — приказал “отец” Савелий.
— А чего строгость такая? — наивно полюбопытствовал Величко.
— Чего, чего? — оскалился “отец” Савелий. — К восьми утра будь тут, и весь разговор!
— Быть так быть, — обиженно отозвался Величко и вздохнул. — Хотелось в воскресный день выпить спокойно — и вот на тебе.
Величко знал, чем заинтересовать “отца” Савелия. Услышав про выпивку, поп оживился:
— А что у тебя есть?
— Слеза божья, — печально ответил Величко.
