заночевать в деревне, как им показалось, у вполне надежного человека, а он ночью привел в дом полицаев. Он, очевидно, принял их за полицейских шпиков и решил “выслужиться”. Позже, когда он понял, что произошло, он пытался исправить дело, начал подтверждать все, что они ему говорили, и даже прибавлять к этому свои неуклюжие хитрости. Тогда полицаи заподозрили и его самого. Демьянов заявил полицаям, что и Григоренко бежали из города, чтобы их не увезли в Германию. Очевидно, полицаи на этот случай имели какую-то инструкцию, потому что сразу же без всякого допроса отправили их обратно в город. Ночью они бежали. Григоренко четверо суток окольными путями шел в город. Что с Демьяновым, он не знал, во время побега они потеряли друг друга.
Вид у связного был плохой. Лицо осунулось, от былой его лихости и следа не осталось.
— Идите к Федорчуку, — приказал Шрагин, — Скажите, я приказал, чтобы он приютил вас на первое время. Приведите себя в порядок. Скажите ему, чтобы он по-прежнему следил за сигнализацией, но был очень внимателен. Есть опасность, что кто-нибудь вернется с хвостом наблюдения. Когда немного оправитесь, будете ходить на сигналы. Я с вами пока встречаться не буду. Все донесения — через почтовый ящик на кладбище.
— Ясно, Игорь Николаевич, — чуть пободрее сказал Григоренко.
Шрагин шел домой, погруженный в тревожное раздумье: что будет с его товарищами, когда все они вернутся в город? Положение у них будет еще более сложным, чем раньше: на прежние места работы им идти нельзя — как ответить на вопрос, где они пропадали, нарушив к тому же строжайший приказ, запрещающий покидать город без особого на это разрешения? А на улице их каждую минуту могут встретить прежние сослуживцы.
Нужно было найти какой-то выход. Шрагин остро чувствовал личную ответственность за судьбу каждого своего товарища.
Шрагин вышел с завода и сразу увидел Григоренко. Он стоял под дождем по ту сторону земляного кургана, некогда бывшего цветочной клумбой. Они встретились взглядами, и Григоренко медленно пошел к ближайшей улице.
— Федорчук просит вас немедленно прийти к нему, — тихо сказал Григоренко, когда Шрагин поравнялся с ним.
— Что случилось?
— Прибыл связной из Одессы.
— Буду через час…
Шрагин ускорил шаг и пошел дальше, а Григоренко свернул в переулок. Считая положение Федорчука наиболее прочным, Шрагин оставил одесским товарищам его адрес, но последние дни он уже не верил, что этот адрес понадобится. Не замечая дождя, Шрагин энергично шагал по улицам города. Он зарезервировал себе час для того, чтобы прийти к Федорчуку, когда стемнеет, и чтобы продумать донесение в Москву — он уже был уверен, что его связь с Москвой через Одессу налажена и что связной прибыл именно с этой радостной вестью.
Федорчук поджидал Шрагина у ворот своего дома.
— Странэньки курьерчик пожаловал, — сказал он, здороваясь.
— Чем?
— Сейчас увидите…
Они вошли в дом, и из-за стола навстречу Шрагину поднялся мальчуган лет шестнадцати. У него был вид беспризорника двадцатых годов: сбившиеся в комья грязные волосы, на плечах — пиджак, свисающий до колен, на ногах — подвязанные бечевкой опорки.
— Меня зовут Боря, — степенно сказал он сиплым голосом и тут же скороговоркой выпалил пароль, который Шрагин оставил одесскому подпольщику Андрею Прокофьевичу.
— Здравствуй, Боря, — Шрагин сжал жесткую ладошку мальчика. — Ну, рассказывай, с чем пришел.
— Ответный пароль, — строго потребовал Боря, высвобождая руку.
Шрагин сказал ответную фразу пароля, и тогда Боря успокоился:
— Так-то лучше будет…
Он вынул из драной подкладки пиджака спичечную коробку и отдал ее Шрагину:
— Там все, что надо…
И действительно, в спичечной коробке было все, что было нужно Шрагину, более того — в ней было все, о чем он мог только мечтать.
Прежде всего он прочитал шифровку из Москвы: “Все, что вы просили, приготовлено, однако сброс, не обеспеченный оперативной связью или не сопровождаемый вашим человеком, не имеет смысла. Мы еще в мае имели радиосообщение из штаба 26-й дивизии о прибытии к ним вашего курьера, но вашего донесения мы не получили. Дивизия в те дни попала в окружение и была разбита. Судьба вашего курьера не известна. Пробуем организовать доставку вам необходимого с помощью одесских товарищей. Временно связь с нами также через них. Ждем ваших новых радиодонесений и отмечаем большую важность прежних. Очень необходимо знать, что теперь думают и говорят гитлеровцы о Сталинграде. Внимательно следите за их действиями в связи с Кавказским фронтом. Ваша семья шлет вам привет с Урала, все в порядке. По нашим сведениям, СД по всему югу Украины проводит тотальный террор, будьте предельно осторожны в действиях группы и своих лично…”
Нетрудно догадаться, что значила для Шрагина эта шифровка и с каким волнением он ее читал. В это самое трудное время Москва встала рядом с ним.
И коробке была еще записка от Андрея Прокофьевича.
“Все, как видите, прояснилось, — писал он. — Податель сего будет постоянным связным. Передавайте ему ваши шифровки для Москвы. Паренек он трижды проверенный, надежный. Он будет приходить к вам два раза в месяц. Числа и прочие условия установите сами. Мы все желаем вам успехов…”
На этот раз Боря унес подробную шифровку Шрагина о положении группы, о том, что происходит в го-роде, и накопившиеся за время отсутствия связи разведывательные данные.
Боря запрятал спичечную коробку в недрах своего пиджака и сказал:
— Я пошел. Через двенадцать дней буду как часы.
Шрагин с Федорчуком не успели даже толком с ним попрощаться.
— Что Москва шлет? — осевшим голосом спросил Федорчук.
Шрагин прочитал ему шифровку. Федорчук слушал, склонив свою большую кудлатую голову над лежавшими на столе пудовыми кулаками, стиснутыми до белизны в суставах. Потом он долго молчал, справляясь с волнением, и, наконец, сказал негромко:
— Игорь Николаевич, дайте “добро” на мою операцию, все уже налажено до последней мелочи.
— Расскажите.
И правда, все у него было тщательно продумано, выверено, подготовлено для диверсии на нефтебазе. С наступлением темноты он возьмет ведро и отправится к открытому резервуару с нефтью. Чтобы не вызвать подозрения у часовых, он каждый вечер ходил туда с этим ведром, принося в нем нефть для растопки печи в дежурке. Но на этот раз в ведре будут лежать три бутылки с противотанковой горючкой. К одной из бутылок присоединен бикфордов шнур, кольцами уложенный на дне ведра и прикрытый куском асбеста. Шнур сгорает ровно за девять минут. Федорчук подожжет шнур еще в дежурке и быстро пойдет к цели. Он оставит ведро на краю открытого резервуара и быстро вернется в дежурку. Взрыв первой бутылки подожжет остальные, разбросает горящую жидкость. Сперва от нее вспыхнет нефть в открытом резервуаре, а затем раздуваемый ветром, пожар неминуемо охватит всю территорию нефтехранилища, в том числе и гигантские закрытые баки с бензином.
Все было хорошо продумано, но все-таки Шрагин “добро” ему не дал. Ему показалось, что Федорчук, загоревшись идеей ответить Москве своей операцией, излишне этим взволнован и может допустить опасную в таком деле торопливость.
— Подождем, Александр Платонович, — сказал Шрагин и, видя, как вспыхнул Федорчук, добавил: — Давайте подгадаем ваше дело к Октябрьскому празднику. Договорились?
Федорчук молчал, было видно, что он не согласен.
Вернувшись домой, Шрагин с досадой вспомнил, что сегодня суббота, а это значит, что у Эммы
