— Коротко — ваши впечатления об этом человеке.
— Мы вернулись на старое место, — поморщился Лангман. — Неужели вы не понимаете простой вещи: или я его сообщник, и тогда я полезен вам, или… вы зря тратите на меня время?
— Я слышал что-то… — Релинк заставил себя улыбнуться, — о вашем с ним сообществе… в семейном или лирическом плане.
— Как видно, в этом плане СД работает здесь хорошо, — холодно сказал Лангман. — Но все же эти сведения неточные. Мои отношения с той женщиной — мое личное дело. Но мужем ее является господин Шрагин.
— Нет у нее больше мужа. Лангман усмехнулся:
— Мне важно слышать это от нее. Только от нее. Вероятно, и это вам непонятно, — спокойно сказал Лангман и вдруг спросил: — Надеюсь, ее вы не арестовали?
— Пока нет, — сухо обронил Релинк, злорадно почувствовав, что он нашел, наконец, способ заставить этого типа быть разговорчивым. — Но я никаких гарантий на этот счет не даю. Ее муж наш враг, и, как видно, очень крупного масштаба.
— Это подозрения или установленный факт? — спросил Лангман.
— К сожалению, факт. Вернее — к счастью, поскольку он уже в наших руках.
— Тогда зачем вам мои сторонние впечатления о нем, если, конечно, вы не считаете меня его сообщником?
— Я должен решить, как поступить с его женой, — ответил Релинк.
— Могу сказать одно, — с трудом преодолевая нежелание говорить об этом, сказал Лангман, — для нее этот брак не был счастливым.
— А для него? — быстро спросил Релинк.
— По моим наблюдениям, он из тех мужчин, которые просто не умеют быть женатыми и не понимают, что такое семейное счастье. Его сердце и голова во всем, что за стенами дома.
— А их брак не был ли фикцией стратегического свойства? — спросил Релинк.
— Не думаю… не думаю… — медленно ответил Лангман.
— А в этом случае, как вы понимаете, она — его сообщница, мамаша — тоже, и тогда арест их обеих неизбежен, — сказал Релинк.
— Вы не сделаете этого, — спокойно и уверенно произнес Лангман.
— Это почему же? — удивился Релинк.
— Я прошу вас не делать этого, — совсем не просительно, а почти угрожающе сказал Лангман.
— К сожалению, я не могу чьи-то личные интересы поставить выше интересов рейха, — сказал Релинк, вставая. — Я раб законов, которые придумал не я…
От Лангмана Релинк вернулся в дом Шрагина. Обыск там, конечно, ничего не дал. Сказав женщинам, что без его разрешения они не должны уезжать из города, Релинк поехал обедать. Спустя час он приехал в СД, вы-звал Бульдога и спросил, как ведет себя Шрагин.
— Спокоен. Будто сидит не в одиночке, а в купе экспресса. Давайте лучше посмотрим на него здесь.
— Рано. Григоренко сюда, — распорядился Релинк.
— Он еще не очухался.
— Пусть врач сделает ему укол, и тащите. Живо!
Укол привел Григоренко в странное состояние. Он понимал, что его привели в этот кабинет на допрос, но что это означает для него, полностью не сознавал. Боль, которая оглушила его на предыдущем допросе, словно растворилась в нем, вошла во все поры его тела и, вроде, даже прижилась в нем и не лишала его больше сознания. А вот теперь ему угрожала новая боль, которой уже не раствориться, потому что он весь полон болью прежней.
Григоренко с ужасом следил уголком разбитого глаза за Бульдогом. Тех двух палачей, которые стояли позади него, он только слышал, знал, что они здесь, рядом. А вот там, у стены, на полу лежал черный, тускло лоснящийся резиновый брусок, заряженный болью. Он думал только об этом, и оттого сидевший за столом Релинк казался ему наименее опасным.
— Ну, Григоренко, продолжим нашу беседу, — негромко сказал Релинк и обнаружил, что арестованный его не слышит и смотрит на лежащий у стены резиновый брусок. Релинк усмехнулся крикнул во весь голос: — Эй, Григоренко! Внимание!
Григоренко неторопливо повернул к нему свое вспухшее лицо.
— Ты слышишь меня?
Григоренко кивнул головой.
— Тогда все в порядке. Вернемся к твоему знакомству с Грантом. Не вспомнил ты его?
Григоренко отрицательно повел головой.
— Ты что, говорить разучился? — закричал Релинк. — Отвечай, как положено человеку, языком. Не вспомнил Гранта?
— Н-нет, — Григоренко с трудом разорвал слипшиеся губы.
— Вот теперь ясно — не вспомнил. Но, может, ты знаешь его под другим именем? Внимание, Григоренко! Я сейчас назову тебе другое имя Гранта. Слушай! Его зовут Шрагин! Игорь Николаевич Шрагин!
Как ни был занят болью мозг Григоренко, все же имя руководителя группы ошеломило его, и он понял, где находится. Релинк конечно, видел, какое впечатление произвело названное им имя, и уже не сомневался, что Шрагин и Григоренко знают друг друга. Теперь надо ковать железо, пока горячо, и попытаться выяснить имена всех участников шайки. Релинк подошел к Григоренко:
— Ну, ты убедился, что мы все знаем. И право же, зря ты натерпелся от этого… — Релинк показал на резиновый брусок. — Зря, потому что Грант, он же Шрагин, уже давно сказал нам, что знает тебя.
— Этого не может быть! — вдруг твердо и ясно произнес Григоренко.
Релинк разгадал природу этой уверенности Григоренко и сказал почти задушевно, начиная новую, заранее продуманную атаку:
— Запомни на будущее: я никогда не говорю неправду. У меня просто нет времени выдумывать ложь. Итак, Шрагин сказал нам, что хорошо знает тебя. Снова не веришь? Слушай тогда какую он дает тебе характеристику: неумен, самоуверен, самонадеян, недисциплинирован. И что совсем уж обидно — трусоват. Только трусость, сказал он, могла заставить Григоренко бежать в больницу, где он и напоролся на гестапо.
Григоренко молчал. Его больной мозг кольнуло подозрение: что-то уж очень похоже на правду то, что он сейчас слышал.
Релинк подал сигнал Бульдогу, тот — своим подручным: круг, описанный кулаком в воздухе, — это знаменитая бульдожья “мясорубка”.
Эта пытка была придумана с изуверски точным расчетом. Человека били, кололи финками, выламывали ему руки и при этом внимательно следили, чтобы он не потерял сознания полностью А когда человек оказывался на грани этого состояния, пытка прекращалась и Релинк задавал жертве вопросы. “Заглушить сознание, об-нажить подсознание” — так научно Релинк определил задачу этой пытки.
— Ну, Григоренко, отвечай! — кричал Релинк. — Ты знаешь Шрагина? Знаешь?
Григоренко смотрел на него кровавыми глазами и молчал.
— Добавить, — тихо произнес Релинк и потом внимательно следил за глазами Григоренко. И когда их стала затягивать пелена, поднял руку: — Стоп! Отвечай, Григоренко, ты знаешь Шрагина?
— Знаю, — еле слышно ответил Григоренко.
— Укол, — распорядился Релинк.
Пока вызванный врач делал укол, Релинк нервно курил, смотря через окно на улицу.
После “мясорубки” и укола сознание Григоренко точно отделилось от него и стало существовать само по себе. Ему подчинялась только малюсенькая частица сознания, которая ведала всем, было связано с болью, расплавленным свинцом наполнявшей тело, и той, еще не изведанной, которая таилась в резиновом бруске. И когда Релинк опять подошел к нему, а резиновый брусок очутился в руках у Бульдога, эта малюсенькая частица его сознания напряглась до предела.
— Последний вопрос, Григоренко, и ты пойдешь спать, — громко сказал Релинк. — Ты должен назвать
