— Возьми, дядек. Не громкая, но все же музыка. — Это был кусок лезвия опасной бритвы. — Не пистолет, конечно, и не граната, а все же, если какой гад подойдет на шаг, из него можно сделать рождественского гуся. По горлу надо, дядек, только по горлу Словом, бери.
Шрагин взял бритву, спрятал ее в щель потолка, поблагодари Доку, повернулся на бок, будто собрался засыпать, и закрыл глаз. Мысль, только что пришедшая ему в голову, казалась неправильной, но он считал себя обязанным тщательно ее обдумать…
Новый допрос для Шрагина чуть не кончился катастрофой. Был момент, когда то зыбкое и чужое сознание вдруг обрело на ним силу и начало приказывать ему просить у палача пощады! Большего оно пока не требовало, но лиха беда начало. Именно в этот момент Бульдог сделал ошибку: не угадав состояния своей жертвы, он нанес ей еще два удара резиновым бруском, и из уха Шрагина хлынула кровь.
На другой день Шрагин уже не мог подняться с нар. Придя в сознание, он думал только об одном — об ожидающем его ночью допросе.
Попытался, как обычно, готовиться к нему и прежде всего отвлечь внимание от боли, но мысль его ни на чем не могла остановиться, тотчас ускользала, таяла… Помимо его воли одна мысль неотступно билась болью в его воспаленном мозгу: “Скоро ночь… скоро ночь… опять допрос… опять…” Перед вечером, очнувшись от недолгого забытья он на какое-то мгновение с необыкновенной ясностью увидел и оценил свое положение. И принял решение….
Обитатели камеры после вечерней проверки разошлись по нарам. До неизменного времени допроса оставалось около часа. Шрагин достал из щели в потолке лезвие бритвы и, сказав себе: “Я не дам вам порадоваться моей моральной смерти”, взрезал себе вены на одной и потом на другой руке. Убедившись, что кровь упруго брызжет из обеих ран, он закрыл глаза…
Но произошло то, чего он не мог предвидеть: кровь просочилась сквозь нары и залила лицо заключенного, лежавшего на первом этаже. Весь залитый горячей кровью, охваченный со сна ужасом, он поднял крик. Прибежали тюремщики, и Шрагин был немедленно перенесен в больницу.
Релинка поднял с постели телефонный звонок Бульдога. Узнав от него о происшествии в тюрьме, он по-думал сначала, что ему это снится, и долго молчал, собираясь с мыслями.
— Вы слышите меня? — осторожно спросил Бульдог.
— Если он умрет, считай себя солдатом на фронте, — сказал Релинк осипшим голосом. — Я сейчас приеду в тюрьму…
Он вызвал машину и стал быстро одеваться. Релинк понимал, что Шрагина не сломить, а это означало, что следствие так и не даст ему в руки эффектного материала, тем более что Берлин по-прежнему требовал, чтобы это дело было юридически доказано. Но Релинк все же еще надеялся включить в дело все совершенные в городе и известные Берлину антигерманские диверсии. Пусть Шрагин молчит, говорить будут Григоренко, Любченко, подготовленные свидетели. Но спектакль без главного героя не спектакль. Смерть Шрагина вызовет ярость Олендорфа: он вынужден будет донести об этом гросс-адмиралу Деницу. Черт возьми!
Релинк бросился к телефону и набрал номер доктора Лангмана.
— Прошу прощения, доктор, но мой звонок вызван срочной необходимостью, — быстро заговорил Релинк, не давая возможности собеседнику вставить слово. — Я сделал все, что вам было нужно, теперь прошу вас сделать все, что можно, для меня. Известный вам господин Шрагин сейчас в тюрьме вскрыл себе вены, и я не надеюсь на квалификацию тюремных врачей.
После долгой паузы Лангман сказал:
— Хорошо, я пришлю специалиста.
— Это надо сделать немедленно.
— Естественно, — отозвался Лангман и положил трубку.
В тюремной больнице Релинк не подошел к Шрагину, возле которого хлопотали врачи. Он сидел в кабинете начальника тюрьмы и рассматривал найденный на нарах кусок бритвы. Начальник тюрьмы — белый от страха — стоял у стены, стараясь не привлекать внимания Релинка. В кабинет осторожно вошел Бульдог. Бес-шумно прикрыв за собой дверь, он выразительно посмотрел на начальника тюрьмы.
— Прошу вас выйти, — приказал Релинк, и начальник тюрьмы мгновенно покинул свой кабинет.
— Ну, что?
Бульдог в ответ только руками развел.
— Ты понимаешь, что произошло?
— Он, вроде, еще дышит, — сказал Бульдог.
— Дурак! Что произошло с тобой, не понимаешь? Ну, ничего, пока ты заглотнешь на фронте русскую пулю, у тебя будет время пошевелить мозгами…
Релинк уехал из тюрьмы только на рассвете. Врачи ничего хорошего не обещали…
Узнав, что Шрагин выжил, Релинк вдруг подумал: лучше бы он умер. В конце концов за самоубийство заключенного понесло бы ответственность тюремное начальство, зато смерть автоматически закрыла бы дело, которое из-за вмешательства адмирала Бодеккера стало таким сложным и бесперспективным. А теперь это ничего не обещающее следствие надо возобновлять. Применять к Шрагину сильнодействующие меры допроса больше нельзя, а надеяться на то, что он заговорит сам, не было ни малейшего основания.
Когда Шрагина сразу после выздоровления привезли в СД, он был еще очень слаб, говорил тихо и медленно, но в пристальных серых его глазах Релинк видел прежнюю его силу. Отдавая приказ доставить к нему Шрагина, Релинк думал воспользоваться его физической слабостью, но сейчас он уже видел, что это ничего не даст.
— Я должен выразить сожаление о случившемся с вами, — начал Релинк, не глядя на Шрагина. — Но право же, можно были не прибегать к столь крайним мерам.
— Вы не можете судить об этом, пыткам подвергался я, а не вы, — негромко сказал Шрагин.
Наступила довольно долгая пауза. Релинк не собирался спорить или опровергать факт применения пыток, он в это время смирял в себе раздражение, вспыхнувшее оттого, что он вынужден вести этот разговор.
— Так или иначе, следует объективно признать, что на данном этапе бой выиграли вы, — глядя мимо Шрагина, продолжил Релинк. — Впрочем, я никогда не переоценивал возможности сотрудника, который вел допросы. Ну что ж, теперь мы поведем дело по всем классическим правилам и…
— Почему нет протоколиста? — перебил его Шрагин.
— Потому что не происходит допроса, — пояснил Релинк. — Я просто решил вместе с вами разобраться в нашей ситуации, чтобы затем не возникло никаких недоразумений. Итак, юридическая сторона ситуации такова. Кто вы — мы знаем. Чем вы здесь занимались — мы тоже знаем. Ваши сообщники — правда, к сожалению, пока не все — нам известны и находятся в наших руках. Мы не имеем только вашего признания своей вины. Вы человек юридически образованный и, значит, знаете, что чистосердечное признание вины всегда является фактором, сильно смягчающим формулу наказания. И наоборот, естественно. Так что, когда вы захотите сделать это признание, поставьте нас в известность через тюремную администрацию. Но ждать это бесконечно мы не сможем, хотя бы потому, что мы не собираемся долго оставаться в этом городе, а возить с собой тюрьму с несознавшимися преступниками нецелесообразно… — Релинк, довольный тем, как элегантно ведет он этот разговор, улыбаясь, посмотрел на Шрагина и, словно на нож, наткнулся на его спокойный изучающий взгляд. Молчаливый поединок взглядов длился секунду — другую, и Релинк встал. — Последнее уточнение — не пойми-те превратно наше терпение. Тех сведений, которыми мы в отношении вас располагаем, вполне достаточно для смертного приговора. И только для смертного. Один раз вы уже попытались сами распорядиться своей жизнью. Этому помешал, кстати заметить, доктор Лангман, — если бы не его вмешательство, мы сейчас не имели бы возможности беседовать. Теперь ваша жизнь снова в ваших руках, но я верю, что на этот раз вы поступите разумнее.
Когда Шрагина увели, Релинк вызвал Бульдога:
— Шрагина и его компанию перевести в криминальный лагерь, — приказал он. — Обложи их там со всех сторон агентами. Посмотрим еще раз их связи. Не попробуют ли они бежать?
— Я не могу его видеть, я его пристрелю, — сказал Бульдог.
