первый раз увидели разноцветные всполохи от ракет. Они поспешили сообщить в сельсовет, что «на Огонер–Юряхе появился американ и кидал в небо огненные палки». Мы посмеялись от души и накинулись на свежие для нас газеты.
Главной, ошарашивающей новостью было сообщение об июньском пленуме. Отмечалось, что «ожесточённое сопротивление пыталась оказать осуществлению ленинского курса, намеченного XX съездом партии, фракционная антипартийная группа, в которую входили Молотов, Каганович, Маленков, Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров и примкнувший к ним Шепилов». Участники группы, за редкими исключениями, были старыми соратниками Сталина. Недавно прошедший XX съезд КПСС, разделил страну (как и наш отряд) на противников и сторонников культа личности Сталина.Возник бурный и эмоциональный спор. Как это верные партийцы Молотов, Ворошилов могли стать фракционистами и антипартийцами? Дескать, это опять происки врагов народа, очередная партийная чистка и т.д. Старшие товарищи, в том числе Марат Ильич, попросили всех утихомириться и стали разъяснять суть решений этого пленума. Эти и другие «партийцы», опасаясь после смерти Сталина прихода к власти Берии, объявили его английским шпионом и врагом народа и расстреляли по принятым тогда канонам. Теперь же Никита (Генсек ЦК КПСС Н.С. Хрущев), также опасаясь потерять захваченную им власть, убирает возможных конкурентов, уменьшая их влияние в подковерной кремлевской борьбе. Я, еще не привыкший сомневаться в силе печатного слова советских газет, сильно задумался и удивился простоте и вероятной правдивости объяснения. Спустя пару недель, сплавляясь по Колыме, мы были потрясены увиденным. В одном из склонов ее обрывистых берегов, размытом водой, чередовались ряды человеческих скелетов: ряд черепов сменялся рядом ног. Эта жуть долго зримо стояла в нашей памяти. Я отчетливо понял высказывание, что «колымская трасса лежит на костях политзаключенных». Несколько лет в экспедициях с геологами не сделали меня диссидентом, но заставили повзрослеть и относится критически ко многому услышанному и увиденному.
Нам предстояло выполнить с десяток увязочных контрольных маршрутов, по пути пополнить запасы продуктов, взяв их на промежуточном лабазе, заготовленном весной, и возвращаться на базу для завершения камеральных работ. На шестой день мы подходили к лабазу. За пару километров до него мы увидели вокруг ярко–зеленые извилистые полосы, удивились и не могли понять, что бы это могло быть. Начиналась осень и вокруг вся растительность была преимущественно пожухлой. Подойдя к лабазу, мы обнаружили, что он был полностью разрушен медведем. Зеленные полосы оказались проросшим овсом. Медведю, вероятно, случайно порвавшему мешок с овсом, скорее всего, понравилось, как он золотистой струей высыпался из дыры и он стал его таскать вокруг лабаза, так же он поступил со вторым мешком. Посеянный таким образом овес за лето пророс, образовав зеленые полосы. Все остальные продукты были практически уничтожены. Консервные банки были погрызены — по сравнению с решетом в них было на порядок больше дыр. Пачки с индийским чаем, разорваны и перемешаны с землей, разодран мешок с мукой, которая была развеяна по округе. Оставшаяся в мешке мука покрылась цементной коркой. Все крупы и макароны, после вероятного нашествия мышей и сусликов, следы сытного пребывания которых встречались на каждом сантиметре земли, представляли собой невероятное крошево. Найдя чудом уцелевшие три банки тушенки и две пачки галет, мы, сколько смогли, собрали чай и сели горестно подсчитывать наши запасы на оставшиеся пять–шесть дней работы. Итог был не утешительным: еды хватит максимум на три дня. Когда с продуктами возникает проблема, как по какому–то злому року срабатывает закон подлости — еще недавно бывший в изобилии подножный корм куда–то исчезает. Встречавшиеся до этого почти каждый день олени, глухари, куропатки и рябчики как будто тут никогда и не водились. Из–за прошедших в верховьях дождей реки и ручьи разлились, вода стала мутной, и рыба перестала клевать. Тянувшиеся на много километров ягодники с прекрасной голубикой превратились в жалкие единичные кустики с полувысохшими редкими ягодками. Дело было к вечеру, делать было нечего.
Оставшуюся работу распределили на три дня, после чего за три дня должны были дойти до базы. Работу вместе с оставшимися продуктами благополучно закончили в намеченный срок. Предстоящий путь на базу в сорок пять километров разбили поровну на три участка. Вечером собрали остатки муки, испекли пресные лепешки и разделили их по три штуки на брата. Каждый был волен поступать с ними в меру своего голода. Одну лепешку я тут же заныкал, сказав, что заберусь на склад на базе и буду кайфовать, намазав ее сливочным маслом и сгущенкой. Это вызвало ухмылки на лицах некоторых участников дележа последнего пропитания. Другую, еще теплую, тут же съел. Третью ел помаленьку весь второй день перехода вперемежку с редко встречающимися ягодами голубики. Было вкусно, но очень мало.
В первый день мы с очень большим трудом продвинулись на шесть километров. В самом начале путь нам преградил так называемый «карандашник» — заросли лиственницы немногим толще карандаша, но стоящие очень плотной стеной. Человек с трудом может продраться через такие заросли, а уж навьюченные лошади, ставшие с вьюками более полутора метров шириной, вообще встают намертво. Продвигались буквально из–под топора, сменяясь в течение восьми часов по двое рубили просеку. Ставить палатки сил не было, есть из–за усталости не хотелось, да и не было ничего. Неизвестность предстоящего дня не позволяла забыться крепким сном. Однако проснулись и поднялись все довольно бодрыми. На нашу радость лошади нашли ночью траву — как следует наелись и выглядели бодрее нас. Через некоторое время лиственничные заросли стали редеть и пропали совсем. Твердая дорога по высоким речным террасам один раз затормозилась небольшим болотом, из которого пришлось около часа извлекать увязших лошадей и перетаскивать их вьюки на сухое место. В общем, мы с успехом преодолели в этот день около двадцати километров. Усталые, но довольные мы попили сильно разбавленного несладкого чая и улеглись спать. Последний участок пути на следующий день мы пролетели, как ласточки, еле успевая за лошадями по отличной галечно–песчаной дороге по берегам рек и речушек.
Придя на базу, я прямиком направился на склад, уселся на мешок с сухофруктами и принялся уминать свою лепешку с маслом и сгущенным молоком, заедая сухими абрикосами и грушами из мешка подо мной. Ну, разве это не счастье?! Проверить мальчишескую волю и воплотить в действительность хоть и не большую, но мечту, мне удалось.
Мимо проходил Марат Ильич, улыбнувшись при виде моего блаженства, он спросил: «Ну, что Всемилостивый доволен?» На мое удивление он, образованнейший и знавший Коран татарин, объяснил, что моя фамилия происходит от двенадцатого имени Аллаха «Ар–Рахман» — Всемилостивый, и рассказал, что это обозначает. Среди людей есть те, кто, видя бесчисленные блага и осознав цель своего сотворения, всей своей жизнью стремятся к служению Аллаху и исполнению Его предписаний, вознесению благодарности за дарованную жизнь, но есть и такие, что выказывают невежественную неблагодарность и горделиво отворачиваются от Его знамений. Но Аллах проявляет ко всем людям свое имя «Ар–Рахман». Не верующие также пользуются всеми явными и тайными благами, будь то воздух, вдыхаемый ими, или вода, без которой жизнь невозможна. Аллах наделяет имуществом, красивыми жилищами и детьми для продолжения их рода и верующих и неверных. Он дарует всем пропитание, здоровье, силу и красоту. Это и есть проявление одного из имен Всевышнего Аллаха — «Ар–Рахман», то есть Всемилостивый. Тот, кто упорно отрицает знамения Аллаха и отворачивается от веры в Господа, тоже может пользоваться благами Всевышнего, но лишь в мирской жизни. А это уже проявление другого имени Аллаха — «Ар–Рахим», означающего Милосердный. Тогда я, увлеченный поглощением вкусностей, мало что понял и запомнил, но, повзрослев, заглянул в Коран — это была лишь маленькая выдержка из него.
Мы с техником–геологом Аликом Валеевым должны были на лошадях вернуться на берег Колымы, чтобы отправить меня на попутном катере в ближайший поселок вверх или вниз по течению этой реки. Через неделю наступал сентябрь, надо было идти в школу. Отряд оставался работать до конца сентября. Я за это необыкновенное лето окреп не только физически, я научился жить в тайге, горах и тундре, переносить жару, холод, голод и невыносимый полуторамесячный гнет комаров. Но главное, меня легко и доступно научили, тому, как надо жить без конфликтов и в удовольствии в очень ограниченном кругу ранее неизвестных мне людей, понимать и принимать их слабые и сильные стороны, ни в чем не полагаться на идеологическую пропаганду и агитацию. Я тогда еще не мог в полной мере понять и оценить значимость этой науки, как и предположить, что вся моя будущая жизнь станет почти непрерывной экспедицией.
* * *
Снова май. Геологи готовились в очередные экспедиции. В школу вновь пришло письмо из Геологического управления с просьбой направить Якова Рахманова и Льва Митрофанова, ранее показавших себя с хорошей стороны в непростых условиях геолого–поисковых экспедиций в Право–сугойской полевой партии. Мы тайно надеялись еще раз сходить в поле, но такого подарка не ожидали. Левка, твердо
