мировыми именами, одаренных техников, психологов, генетиков. И в лапы спецслужб никто из основателей новой веры не попал…
Агескел почувствовал прилив нервной, суетливой силы и заходил по комнате.
Власть изначально строится на обмане. Чем крепче власть, тем толще под нею подстилка из человеческих трупов и трупов светлых идей. Ей не нужен духовно свободный человек. Свободными управлять невозможно.
Но далеко не каждый человек знает, что основное в нем как раз духовное, а не потребности тела и души.
Душа — не есть мистическая и высокая субстанция. Это некий энергетический мешок для эмоций, причин и памяти конкретного воплощения.
А дух незрелого человека уязвим.
Искалеченный в детстве или юности — он порождает в жертве фальшивое одиночество, незавершенность.
А искалечить легко.
Особенно новорожденного. Когда связи с изначальным идут у ребенка частью через мать.
Достаточно, например, оторвать от неё на время: для медицинских процедур или другого какого-то физического блага. А потом как можно раньше молоко заменить адаптированной молочной смесью, а родной дом — яслями. И дело, в общем-то, сделано.
Основные связи, не сформировавшись, угаснут теперь сами. Ну, а на тех, в ком от рождения изначальное проявлено сильно, найдётся ещё масса детских заведений и социальных пут для взрослеющих. Да и в переломные периоды становления духовных связей тоже легко надавить на неокрепшие, незрелые сети человеческого духа.
Вот тогда искалеченное двуногое существо и потянется к другим людям, намертво врастая в готовые общественные структуры. Оно будет способно целыми днями выполнять бессмысленную работу ради своего места в человеческом муравейнике.
Любое государство устроено так, чтобы максимально успешно калечить своих будущих членов с самого раннего детства.
Потому что не покалеченному — государство без надобности.
Здоровый энергетически человек никогда не бывает одинок внутренне. Он гость самому себе и миру, сам себе муж и жена.
Такие разделяют с сородичами и партнерами только истинные совпадения, освобождая друг друга этой духовной связью.
И размножаются они чрезвычайно плохо, долго и тщательно, производя на свет таких же изначально цельных и самодостаточных.
Потому цивилизация жестко пресекает попытки настоящей духовной свободы, заманивая свободами телесными чернь, а свободами эмоциональными, душевными — элиту.
Стоящим во главе государств известно: дверца клетки должна быть закрыта так, чтобы пленники даже не подозревали, что в ней может существовать дверь.
Зато мышам даётся на выбор целых четыре угла. А так же самые разнообразные тренажеры и кормушки — для 'самореализации', а по сути — для кормления налогами государственной машины.
Всё это доходит до историй смешных и кричащих. Агескел любил следить за судьбами людей известных и популярных, которых государство, отработав, вышвыривало из системы, заставляя умирать в одиночестве, среди непривычных страхов.
Любил он наблюдать и за малыми мира сего. Знал, например, что жертвы насилия идут иной раз в бордель вполне добровольно, стремясь наполнить опустевшее, но беря из него всё больше.
Человек по определению глуп. А у глупого — грех не отнять самое дорогое. Целостное. Совершенное. Чему не знают цены.
Недаром соблазнять во все века было приятнее монахов. Они носят в себе золото воздержания, редко осознавая его истинную цену.
Аке почувствовал, что мысли возвращают его к равновесию и, вызвав двух алайцев, отправился посмотреть девчонок и мальчишек из последней партии.
Алайцы, зная вкусы работодателя, постоянно пополняли запас детей и девушек в подвалах Альдиивара. Работали они аккуратно, чтобы психика не подошедших или надоевших аке, не позволяла таковым после выступить в суде или общественной палате, ведь на Тэрре была демократия. Да и продавали они потом 'гостей поместья' на весьма отдалённые миры, где рабство не существовало только на бумаге.
Спускаясь в подвалы, аке заранее хмурил брови и стучал ножкой. Ему хотелось чего-то особенного. Тем более что он был оскорблен рясоносцем из союза Борге.
Ему приспичило теперь эйнитской или боргелианской девственности. И он готов был заплатить.
Алайцы призадумались. Связываться с эйнитами они почитали за телесный грех, а вот о боргелианах знали мало, слишком закрытой была секта, и предварительные обязательства взяли.
Глаза аке заблестели, губы выпятились в предвкушении. Он даже размечтался было о насилии над старым мерзавцем, который бежал из его подвалов.
В присутственный зал Агескел вошёл уже твёрдой походкой, улыбаясь.
Экспонатов было дюжины две — разноцветие полуголых тел и волос, ауры в пятнах страха. Цельные ауры, ибо это и являлось основой товарной цены. И показателем девственности. Кокон не заштопаешь.
Алайцы не посмели бы обмануть аке. И он забыл, что опасался не увидеть того, что ему было доступно ранее. И увидел.
Страх и сомнения — вот что нарушило его уверенность в своих силах и сами силы! И путь к исцелению он выбрал верный! Он возьмет полдюжины тех, в ком свет наиболее ярок, и ему полегчает, наконец. Это лекарство всегда помогало, стоило ли пенять на медиков?
Аке взял к себе в комнаты девчонку, следовало начать именно с девственной силы, хотя хотелось мальчишку. В знак того, что оскорбление, нанесенное союзом Борге смыто. Но алайцы пообещали, что будет и мальчишка. Из Сороднения. Этого стоило подождать.
А девчонка оказалась хороша. Гладкокожая, с опаловыми глазами. Очень широкими от ужаса. Она знала, чего бояться — алайцы умели наказывать рабов, не оставляя шрамов. С ужасом смотрела она на голое уродливое тело кровавого ублюдка.
Агескел начал входить в транс, что бы захват жизненной силы жертвы совпал с моментом физического удовлетворения.
И вдруг что-то запершило у него в горле. Аке закашлялся, потянулся к столику у изголовья кровати, но голени ослабли вдруг и подломились. Агескел упал лицом в подушки и не успел посмеяться над своей неловкостью, как ощутил под левой лопаткой раскалённый прут.
'….Кто посмел?!' — задыхаясь, успел подумать аке, прежде чем багровая тьма сомкнулась над ним.
Агескел знал много о психических и духовных свойствах человека и Вселенной. Не знал он лишь того, что каменные бастионы безнаказанности грешных — мираж, тающий при первом же порыве ветра времени…
Иные удивляются, почему с одних боги не спрашивают за грехи, а с других — дерут по три шкуры, без отдыха и промедления?
Отгадка проста.
Грешить можно лишь не ощутившим ни разу, что они именно грешат.
Можно сотни раз листать списки греховного, но, не ощутив себя неправым и грязным до внутренней дрожи — двуногий не отвечает за совершаемое. Ведь он пришёл в мир за познанием того, что нельзя и можно. Не чужим, декларативным познанием, а собственным — больным и трепетным.
Встретив белого человека аке был так потрясен и напуган, что сомнение в собственной безгрешности и безнаказанности зародилось в нём. И с этой поры он уже не был безгрешным и безнаказанным. И дамоклов меч самонаказания повис над ним.
