Ответы на вопросы православной молодёжи

юношеского экзистенциализма.

— «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…» Но вернемся к Высоцкому. В каких отношениях он с христианством?

— В плохих… Я, конечно, сильно христианизировал его в своем восприятии и был очень рад, когда однажды увидел его фотографию с крестиком на шее. Этому обстоятельству я придавал, наверно, больше значения, нежели сам Высоцкий.

Но его судьба, похоже, все-таки прошла мимо Евангелия. И в этом во многом виноваты наркотики. Увы, очень многое из той боли, которая есть в его поздних песнях — не от того, что пошлость советской действительности вызывала страдание в душе поэта, а — просто боль от наркотика… Но есть у Высоцкого и настоящая поэзия…

— Очень часто в Ваших лекциях, в работах Вы цитируете отрывки из литературных произведений и цитатами из Цветаевой или из Высоцкого иллюстрируете многие богословские темы и аргументы. Что для Вас значит мир поэзии?

— Просто я не люблю мир прессы и телевидения, Мир попсы. У Цветаевой есть строчки: «…Читатели газет — глотатели пустот!».

И вот убежищем от этой тотальной «макдональдизации» мира газет для меня становится поэзия. Когда-то это была отдушина от мира диамата. И я очень признателен Цветаевой, Ахматовой, Галичу, Пастернаку, Волошину, Гумилеву, Маяковскому, Есенину. Я не смею судить их за те кощунственные выпады, которые встречаются в произведениях некоторых из них. Как не имеет права священник осудить человека, пришедшего на исповедь, так и я не сужу поэта за его публичную исповедь, на которую он вынес свои грехи, страдания, сомнения, страсти.

— Есть ли у Вас время для чтения подобной литературы? Насколько обосновано использование подобных цитат? И вообще, что Вы предпочитаете читать, каков круг Вашего чтения в данный период?

— Художественную литературу я очень давно уже не читаю, просто со времен студенчества в памяти кое-что осталось. Работаю с историко-религиозной, богословской литературой. Почти не читаю даже книг по философии.

— Почему?

— А знаете, я всю жизнь жалею, что поступил на философский факультет, а не на исторический. И всю жизнь по капле выдавливаю из себя философа. Мне интересны подробности, детали, историческая сложность. А философскую легкость обобщений, когда по двум-трем фактам строится глобальная теория, приходится изживать…

— В Ваших книжках, лекциях, беседах заметно влияние Льюиса, Честертона. Каково Ваше отношение к ним?

— Льюис и Честертон очень много для меня значили, Я читал их еще в семинарии, еще в самиздате, Я понял, что можно с радостью говорить о христианстве, без занудства. И вот именно эта интонация, манера легла мне на сердце, помогла изменить стиль письма, потому что писать я начинал на чудовищном «научно-аспирантском» жаргоне. И для меня была радостной мысль, что можно же писать иначе, не для ученого совета, а для людей.

— Нравится ли Вам лично что-нибудь из современного искусства?

— В самых неожиданных местах, где думается, что на этом болоте могут только поганки расти, вдруг находится что-то интересное. Кто мог подумать, что в мире рок-музыки может появиться что-то христианское, православное? Например, песни Юрия Шевчука — там очень много евангельского света, там человеку напоминают о его душе. Очень добрым был видеофильм «Зона Любэ» — там очень человечный, христианский взгляд на человека.

— Однако в современном творчестве наверняка много неправославного. Как это можно «отфильтровать»?

— Это действительно трудно. Но, понимаете, я был воспитан в советские годы и учился быть благодарным за малое. Я знал одного семинариста, который пошел в семинарию таким странным путем: он нигде не мог достать Евангелие и покупал атеистические книги и оттуда выписывал цитаты из него. И так составил довольно полную мозаику из евангельских цитат. А в советские годы я учился быть благодарным хотя бы за одно доброе слово о Церкви. Поэтому и привык к тому, что могу ценить какого-то автора, при этом не беря на себя обязательство соглашаться со всем, что он сделал, говорил. Так что остается только сказать вслед за Анной Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут цветы, не ведая стыда».

— Слушая Ваши лекции, поражаешься Вашим знаниям, и они, должно быть, все пополняются и пополняются. Как Вы чувствуете себя с ними? Ведь сказано: от многая мудрости много печали.

— Да, так сказано Соломоном (если именно его считать автором «Екклесиаста»). Но у премудрого Соломона речь шла о знании отнюдь не научном, философском, а о знании мира людей. Мои книжные познания скорее, укрепляют мою веру. Удар по вере наносят обычно «новости церковной жизни». Но лекарства от уколов современности — в знании истории. Когда я узнаю какие-то плачевные вещи о нас, современных православных, то думаю: Боже мой, люди не научились грешить по-новому за тысячи лет. И тем не менее Господь нас терпит. А то, что Господь нас терпит, дает надежду, что наше поколение — не есть поколение предельное, последнее. Число же подлецов в рясах всегда стабильное, евангельское — каждый двенадцатый.

В общем, тут у меня утешение то же, что и у Екклесиаста: «Бывает нечто, о чем говорят: Смотри, вот, это — новое! — но это было уже в веках, бывших прежде нас! Екл. 1,10).

— Вы как-то говорили, что в земной истории мы все равно обречены на поражение. Но разве оптимизм — не качество православного христианина?

— Есть известная формула: мое знание пессимистично, моя вера оптимистична. Каждый из нас переживет гибель не только России, но и всей нашей Галактики. Мы же бессмертны. К сожалению или к радости — решать каждому самому.

— А что Вас в церковной жизни радует?

— О, в Церкви меня радует прежде всего то, что Она меня терпит.

— А в конце что бы Вы хотели сказать?

— У меня есть одна просьба, вырастающая из одной моей досады. Мне больно, что в нашей Церкви нет общецерковной молитвы о миссионерах. И все же я знаю, что очень многие люди поминают меня в своих личных молитвах, это я ощущаю. И я бы просил, чтобы, открывая мою книжку, прежде всего помянули, пока я жив, за здравие, а когда уйду — за упокой.

Рок-музыка и миссионерство

Что общего между роком и Церковью?[363]

МГУ, пятничный вечер. Отец Андрей заканчивает лекцию. Следуют долгие, от всей души аплодисменты, и тут же учащиеся облепляют Кураева: один — с просьбой прокомментировать скандальную новость о католиках, другой, «юноша-максималист», — сильно желая о чём-то поспорить… Ожидая, когда поток страждущих рассосётся, я продумываю начало интервью: «У нас в газете затрагивается тема рок- музыки. Нам бы хотелось узнать ваше мнение…» Вдруг диакон возвращается на кафедру. «Кто ещё не ушёл, внимание! В следующий раз, скорее всего, лекции не будет: я участвую в концерте Шевчука»[364].

— Отец Андрей, Вы у Шевчука на подпевках работаете?.. Шучу. Какова будет Ваша роль?

— Мне самому до конца ещё не понятно. С Шевчуком у нас давно была договорённость, что хорошо бы когда-нибудь, как-нибудь… Эта акция — инициатива Петербургской епархии. Идея возникла на