характеризуем себя именем прилагательным. А раз оно прилагательное, значит должно к чему-то прилагаться. Тем стержнем, к которому прилагается слово «русский», в нашей традиционной культуре было слово «христианин» — крестьянин. То есть главное — это вера, твоя душа, а твой язык, твоя культура — это то, что держится на этом стержне.
Сегодня же быть русским — это значит плыть против течения, быть участником Русского Сопротивления. Я говорю о сопротивлении не как о вооруженном повстанческом движении, а как о дисциплине мысли и чувства. Скажем, так: хочешь быть патриотом, — выключи телевизор. То есть защити свое сознание от промывки мозгов, научись думать самостоятельно, не голосуй вместе с толпой на всех референдумах. Будь человеком, а не ходячей телеприставкой.
— Как Вы относитесь к идее «Москва — третий Рим?»
— Хорошо отношусь. Москва и в самом деле была третьим Римом. Это отнюдь не русская идея, а классическая средневековая и общеевропейская: идея translatio Imperiei, перехода Империи. По официальной византийской концепции Рим перешел на берега Босфора, в Константинополь (Царьград). А спустя тысячелетие падение Восточной Римской империи (1453) совпало с освобождением московского царства от татарской зависимости (1480). Т. е. те же самые агаряне (мусульмане), которые захватили Константинополь, они же оставили Москву в одном и том же XV столетии.
Это совпадение, конечно, потрясло не только русских. Идея, что Москва — третий Рим, принадлежит вовсе не старцу Филофею: на самом деле, эту идею в течение многих десятилетий приносили на Русь странники-монахи, дипломаты из Валахии, Румынии, Болгарии, Сербии и т. д. Что эта идея означает? Там, где государство осознаёт себя служащим идеалам Православия, слугою Христа, и при этом осознает себя ответственным за судьбы Церкви не только в своих пределах, но и во всей ойкумене — вот такая страна и оказывается третьим Римом. И как единственна была Римская империя, так и в средневековой культуре, считавшей себя преемницей культуры античной, империя тоже могла быть только одна. Москва оказалась единственным независимым, самодержавным государством православного мира в XVI столетии. Самодержавное — не в смысле монархическое, а в смысле самоуправляющееся (самодержец — автократор). Государство, которое не является ничьей колонией, — вот это самодержавное государство. И «Москва — третий Рим» означало, что на Москве теперь лежит ответственность за судьбы Православия во всём мире. Соответственно, Россия обязана была своей политикой, финансами, армией, дипломатией и т. д. поддерживать православные общины, Православную Церковь во всём мире, вплоть до Африки. Так что, в этой части я с этой формулой согласен.
Но я не могу согласиться с ее продолжением — «четвёртому не бывать». Это слишком дерзновенное пророчество. А ведь «закон и пророки до Иоанна Крестителя». В новозаветные времена нужды в пророчествах нет. Так что не стоит за Бога решать — куда и как Он еще раз повернет колесо истории.
Сегодня Москва уже не является третьим Римом. Ведь власть ее не является православной. Речь не о том, ходит президент в церковь или нет. Речь о том: он себя судит Евангелием или нет? Видят ли законы России свою высшую цель, источник и оправдание в Православии? Является ли высшей целью внешней политики России поддержка Православия во всем мире? Этого в сегодняшней России нет. Москва уже не Третий Рим. Место «Рима» вакантно.
Но если однажды в Минске (Тбилиси, Киеве, Кишиневе…) появится правительство, которое именно так будет осознавать цель своего служения, то Минск (Сухуми, Тирасполь, Санкт-Петербург…) и станет четвёртым Римом.
Кстати, для того, чтобы быть «четвертым Римом», вовсе необязательно быть сверхдержавой и ведущим игроком геополитики. Когда Москва приняла на себя служение «Третьего Рима», она не была даже «региональной сверхдержавой». Польша, Литва, Крымское ханство были для нее смертельными угрозами (или уж по меньшей мере равными соперниками). В 1571 году крымский хан сжег «Третий Рим», Москву из которой третье-римский император — Иван Грозный — предпочел убежать до подхода врага… Сверхдержавами тогда были Испания, Португалия, Англия… Важно, чтобы государство считало себя защитником Православия. Будут еще такие государства или нет в истории нашей планеты — я не знаю.
И ещё очень важно помнить, что лозунг «Москва — третий Рим» — это, вовсе не всплеск националистической гордыни. Во-первых, сама идея империи — антинационалистическая, ибо наднациональная. Москва ощутила себя империей для всех православных народов. Причем — временно, до освобождения Константинополя. Когда царь Алексей Михайлович и патриарх Никон мечтали о том, что после присоединения Украины они двинутся дальше на Константинополь, то речь шла о том, что столица будет перенесена из Москвы в Константинополь. И именно поэтому патриарх Никон начал реформу богослужения, подлаживаясь под греков.
Удивительная идея! Если бы англичане планировали завоевать какой-нибудь народ, они бы при этом предполагали, что свою школу, свою церковь и культуру навяжут этому покорённому народу. А вот русский империализм совершенно особый: мы должны подладиться под тех, кого завоюем, чтобы им проще было с нами сослужить.
Эта черта русского империализма, кстати, очень хорошо видна на топографической карте Российской Империи. Европейцы, придя в Новый Свет, переменили почти всю топонимику. Всюду новые Йорки и новые Орлеаны. А у нас даже имя нашей столицы — Москва — своим откровенно финно-угорским паспортом напоминает о том, что русские здесь пришельцы (по известной формуле: коренное население — это предпоследний завоеватель).
— Можно ли после стольких лет гонений на христианство употребить выражение «Святая Русь»?
— Та Русь, что действительно свята, была и остается таковой. Другое дело, что сейчас сбывается пророчество Александра Блока «В будущем я вижу две России: Россию-Америку и Россию православную». Это два народа с пока еще общим языком и территорией, но с совершенно разными духовными ценностями и этикой. Есть «Соединенные Штаты Евразии» под именем Российской Федерации — с макдональдсами, кока-колой и НТВ, — а есть Святая Русь. Она небольшая, но есть. И может поэтому, не зная даже об этом, жив остальной народ.
— Каково Ваше мнение о евразийской идеологии и нынешних попытках ее закрепления в российском политическом пространстве?
— Прежде всего, мне не нравится сама по себе евразийская идея. Идея, что Россия есть перекресток культур, большой конгломерат — это, по существу, хорошо завуалированная хула. Когда про некоего человека говорят, что, вообще, он хороший посредник, это часто следует понимать в таком смысле, что сам по себе он ничто, но если при случае окажется между людьми, то может немножко услужить — и тому, и другому. И когда называют особенностью нашей страны то, что она является «мостом», подспудно за этим звучит, что ничего своего она не создает. По мосту просто проходят — и все.
Так вот, Россия — это совсем не мост. Это нормальная, органическая часть западного мира. Причем поясню, что для меня Восток и Запад понятия не политические, а культурологические. Для западного мышления прежде всего характерно личностное восприятие Бога и тезис о принципиальной свободе человека. В этом смысле и Ислам — тоже Запад. Я не вижу серьезного влияния на русскую культуру со стороны, скажем, индийской культуры или китайской, влияния, которое превосходило бы аналогичное влияние этих регионов Земли на культуру Англии, например, или Германии. Вообще, назовите мне хоть одну идею, которая органично вошла в русскую культуру с того Востока, что восточнее Персии… Словом, я не вижу оснований считать, что Россия является евразийской в культурном смысле державой.
А потом эти разговоры о Востоке имеют еще один неприятный поворот — когда выливаются в навешивание ярлыка «азиатчины». Эти бесконечные стенания по поводу того, что русская история с ее татаро-монгольским игом, Иваном Грозным, крепостничеством, самодержавием и так далее подавила ростки свободы, самостоятельности, и поэтому бедная душа современного россиянина не в состоянии принять благо прав человека и либерализации… У меня простой вопрос. А душа чухонца — в состоянии? Покажите мне, пожалуйста, где, собственно говоря, у латыша, финна, где у них больший опыт демократии, жизни в свободе, чем у русского крестьянина, особенно новгородского, сибирского или новороссийского?
— А конкретно к евразийству Дугина как Вы относитесь?
— Это враг опаснее любой Блаватской (потому что умнее и образованнее). Как и у Блаватской, это
