испытывает сейчас неустойчивость перед лицом интеллектуальных мод.
С третьей стороны, никогда не было в Церкви такой свободы слова. Сегодня в Церкви отсутствует цензура: и внешняя (общецерковная), и внутренняя.
Как работала цензура «внешняя» — по отношению к распространителю некоей книжки — рассказывается в только что изданной в Петербурге книге Ирины Грицевской «Индексы истинных книг». Оказывается, житие Василия Нового с мытарствами Феодоры на Руси XVI–XVII веков относили к апокрифам: «А Василии же новый и Андрей Уродивы и Мефодий Патрьский и странник подобает о сих вещаго и ведущаго вопрошати, аще истинна есть». И в XIX веке цензор профессор Московской Духовной Академии П. С. Казанский боролся с подобными текстами: «Чаще издаются повести, полные самых странных чудес, одним словом, духовные романы о мытарствах, жития Андрея Юродивого, Иоанна Новгородского и т. п. Все эти сочинения представляются большей частью безграмотными. Сколько приходилось исправлять или останавливать книжек, направленных к распространению суеверных понятий в народе. Сколько раз ко мне приносили житие Киприана и Иустины, домогаясь пропуска. Совесть не позволяла, хотя из Четьи-Минеи выбрали. Ругатели духовной цензуры знают ли эту неустанную службу цензуры духовному образованию народа?»[211].
Сегодня же именно эти «духовные романы» (дополненные уже прямыми «интервью» с бесами) заполонили церковные лотки.
И это потому, что нет еще и внутренней цензуры. Нет цензуры традиции, цензуры вкуса. Традиция — это вкус, то есть предрассудки. Предрассудки в самом буквальном смысле слова: то, что «перед рассудком», что впитано человеком прежде, чем начал работать его личный критический рассудок. Современные церковные люди — это поколение, о котором можно сказать словами Андрея Вознесенского: «расформированное поколенье, мы в одиночку к истине бредем». Внутренняя цензура — это церковная традиция, впитанная человеком или с молоком матери, или полученная в ходе нормального, очного богословского образования.
Нет внутренней цензуры вкуса, нет цензуры официальной, но еще и нет цензуры образовательной. Сегодня среди издателей церковных книг или редакторов газет трудно найти человека хотя бы с семинарским образованием, не говоря уже о духовно-академическом. Поскольку большинство из издателей и редакторов — неофиты, это означает, что маловат у них и личный опыт роста в Православной Церкви. В итоге — от имени Церкви тиражируются «попса» и дурь. В итоге не приходится удивляться, что к церковным прилавкам находят свой путь настоящие монстры — книги, содержащие самые дикие суеверия. Для примера: «Одному из моих друзей, никак не хотевшему расставаться с привычными страстями, старец сказал, что ему не удастся в этой жизни отмолить свои грехи, но по милости Божией ему предстоит родиться бычком. Бычок в смирении проживает свои год-два, жуя то, что дают и идя туда, куда ведут, пока не зарежут и тем самым не освободят к лучшей жизни. Приятель этот рано умер… Вообще, блаженный утверждал, что почти вся домашняя скотина, за исключением собак — люди. Лошадью, отрабатывает грехи тот, кто мало трудился, коровы тоже люди, а волком становится тот, кто мучил людей»[212]. Увы, эта книга издана в православном монастыре, а не в бурятском дацане…
Чем опасно отсутствие внутренней и внешней цензуры в эпоху грамотности и издательской дешевизны?
Понимаете, если человек вообще неграмотен, живет своим огородиком, своей семьей, обычным приходским распорядком, то с него любая идеология сходит как с гуся вода. Он недоступен глубинному воздействию модных идеологем (ср. «пролы» в романе Оруэлла «1984»).
Человек по-настоящему образованный тоже недоступен идеологической обработке: он знает, что надо десять раз проверить, прежде чем поверить какой-то сплетне.
А вот человек полуграмотный — он научился читать на свою голову, но не научился брать дистанцию от прочитанного. Он охотно верит листовкам и газеткам. А, значит, он становится управляемым. Его легко превратить в часть толпы, чего-то требующей и против чего-то протестующей (что требовать и когда протестовать — укажут листовки). Именно это является новым феноменом нашей церковной жизни.
В итоге та теневая фольклорная культура, которая всегда была в Церкви, начала выплескиваться наружу. То есть всегда, во все времена алтарники сплетничали про попов, но только сегодня начали издавать свои газеты (типа «Русь православная», «Первый и последний», «Русский вестник» и т. п.). Всегда бабушки пугали друг друга рассказами про «сглазы» и «колдунов». Но только сегодня про это начали писать книжки (ибо сегодня книгоиздательство — это дело и бесцензурное и дешевое, и прибыльное). Всегда «калики перехожие» разносили по свету весть о его завтрашнем конце. Но лишь сегодня их рассказы записываются на диктофоны и потом публикуются. Во все времена эти калики уверяли, что они точно знают, что где-то на чужой стороне уже родился антихрист, и он скоро у нас будет, а вот сегодня об этом начали писать книжки типа «ИНН — печать антихриста» да по радио вещать голосом Жанны Бичевской.
Теневое сознание вышло на свет. Замечательно: теперь тень стала виднее, ее пристальнее можно разглядеть, а потому можно с ней дискутировать по дневным правилам — открыто.
Собственно говоря, издания типа «Русский вестник», «Русь православная» «Жизнь вечная» и просто «Жизнь» — это лицо Русской Реформации. В Европе Реформация произошла пятьсот лет назад. У нас она припозднилась: ждала, пока не ослабнет государство. Реформация — это мирянское движение. Это бунт мирян против церковной иерархии, желание мирянских активистов «порулить» Церковью, на свой лад истолковав Писание.
В изданной этими кругами брошюре, призванной доказать, будто «принятие ИНН равнозначно отречению от Христа»[213], есть главка «Основные критерии истины». Ее первая, исходная фраза: «Правда Божия в оценке и решеении каких-либо затруднительных вопросов проявляется через церковное правило: vox poppuli — vox Dei (глас народа — глас Божий). И если решения Священного Синода, даже поместного Собора встречают неодобрение народа и противоречат Священному Преданию, то значит, эти решения ошибочны и не имеют никакой силы для церковной полноты»[214]. Интересно — и какой же это собор принял такое «правило»? Где, в каком церковном источнике авторы сей брошюры его вычитали (да еще и с орфографической ошибкой)? Не меньше поражает и решимость этой группки говорить от имени всего «церковного народа». Что вообще эта «группа товарищей» имеет в виду под «Священным Преданием» (предыдущая глава в той же брошюре названа «Проблема персональной кодификации и Священное Предание», но не содержит в себе ни одной библейской или святоотеческой цитаты)?[215]
Реформаторы 16 века не считали себя модернистами. Лютер был убежден, что восстанавливает учение Церкви эпохи апостолов и Вселенских Соборов (он никогда не прозносил лозунга «Только Писание»). Так и нынешние русские реформаторы убеждены в своей собственной традиционности и ортодоксальности. Но на деле за каждым их шагом стоит глубочайшее недоверие к церковной власти. Если вы сегодня увидите, как кто-то начинает размахивать фразой «народ — хранитель Православия», будьте осторожны: это очередной «демократ-реформатор». Он себя и своих друзей отождествил с «церковным народом» и на этом основании чувствует себя «вселенским судьей».
У них альтернативное богословие[216], альтернативные святыньки, иконы и святые. Их издания нетрудно отличить — вместо иерархического благословения, благословения Патриарха на них стоит рекламный лэйбл — «По благословению старцев».
Если преодолеть иллюзию, будто протестанты всегда «босолицые», и представить себе их с нестрижеными бородами — то станет заметно сходство психологических типов.
Когда-то такая волна мирянского активизма уже разрушила церковную жизнь: именно активность братств способствовала уходу украинского епископата в унию. Да, у нас обычно говорят, что братства православие спасли. Но реальная их роль в становлении унии была сложнее.
Львов (тогдашнее его имя — Лемберг) был типичным европейским городом, а львовское братство — типичным бюргерским союзом. И, как это свойственно бюргерским союзам 16 века, он не избежал искушения пореформировать Церковь. Глава Львовского братства князь Острожский прямо писал, что нужна реформа церковной жизни, включая «таинства и другие человеческие изобретения»[217].
Вот описание тех событий известнейшим украинским историком (причем настроенным антикатолически):
