себя р'шить.
— У меня нет выбора, — ответил Рэггинбоун.
День уже был на исходе, когда Рэггинбоун добрался до клиники. Он шел через пустошь так быстро, что пара бродяг почувствовали, будто рядом кто–то прошел, только по порыву ветра, им показалось — будто пронеслось какое–то животное. Он, конечно, потерял Дар, но способности перемещаться во Времени и Пространстве с невероятной скоростью, впрочем, как и еще некоторые характерные черты, не утратил.
В клинике у кровати Ферн сидел Гас Динсдэйл и пытался написать свою воскресную проповедь. Гас встретил вновь прибывшего с видимым облегчением.
— Я не хотел бы подвести Уилла, — сказал он, — но я должен быть дома. Мальчики приехали на уикэнд, — у него были десятилетние близнецы, которые нею неделю жили в школьном пансионе, — а я так редко их вижу. Кроме того, они стали просто вандалами. Это такой возраст -— им некуда девать свою энергию, а Мэгги довольно трудно одной с ними управляться. — И он продолжил, в некотором раздумье: — Понимаете ли вы, что здесь происходит в действительности? Похоже, что Уилл считает, будто бы душа Ферн «вытащена из ее тела» — это его выражение. Он говорит, что она потерялась — в каком–то ином измерении. Церковь нынче не принимает подобных объяснений. Но… Я всегда считал, что разум должен быть открыт. Уилл наделен живым воображением — он не глуп.
— Вам следует быть более осторожным, — с чрезмерной серьезностью сказал Рэггинбоун. — если разум открыт, то кто–то может туда проникнуть. Или взять его. Возможно, так и случилось с Ферн.
Гас задумчиво смотрел на Рэггинбоуна.
— Ведь это не в первый раз Кэйпелы оказываются вовлеченными в нечто неординарное, — заметил он. — Эта смерть Элайсон Редмонд и необъяснимое исчезновение Ферн. Мы с вами едва знакомы, но я всегда подозревал, что вы об этом знаете больше, чем кто бы то ни было. Я даже иногда думал, что мы… по разные стороны забора, так сказать.
Рэггинбоун поднял брови:
Я не представляю дьявола, если это то, о чем вы думаете.
Вовсе нет. Я просто думаю, что вы можете представлять… некий языческий мир.
Ребенком я был католиком, — неожиданно разоткровенничался Рэггинбоун, — но это было очень, очень давно. С тех пор я научился смотреть на Бога с разных точек зрения. Вы можете называть это язычеством. Что же касается этого, — быстрым жестом он указал на лежащую в постели фигуру, — то тут моих знаний недостаточно. Даже если бы я наверняка знал, где она находится, я не смог бы вернуть ее обратно. Я могу только наблюдать. Таково мое предназначение.
Гас все еще не решался уйти, его плащ свесился с одного плеча, а трость упала на пол.
Послушайте, если я вам нужен, — отрывисто сказал он, — я что–нибудь устрою с мальчиками. Все, что происходит здесь, — более важно. Если вообще что–то…
Делайте свою работу, — криво усмехнувшись, сказал Рэггинбоун. — Молитесь.
Когда викарий ушел, Рэггинбоун опустился на колени около Ферн, поправил вуаль у нее на шее, поднял тяжелые веки, изучая окаменевшие черты ее лица, с той же страстью, с какой археолог рассматривал бы мумию. Как археолог пытается восстановить давно ушедшую жизнь по множеству мельчайших деталей, так и Рэггинбоун пытался попять не жизнь, но смерть, проследить след отсутствующего духа. Прошло больше часа, прежде чем он выпрямился и на его лице отразилось ощущение бесплодности усилий. Он уловили только некое эхо Ферн, мелькание снов и опасность, которая не улучшила его настроения. Он блуждал по длинному темному туннелю мыслей, называл ее имя, слышал свой собственный голос, эхом возвращавшийся назад. Изредка видел тени, ускользающие за угол, или будто бы конец туннеля, слишком отдаленный, чтобы быть настоящим. Один раз он даже смог вызвать ее с той, другой, стороны бытия, но у него больше не было сил, а Муунспиттл был бы неэффективным инструментом для подобных заклинаний.
— Я могу только наблюдать, — сказал он вполголоса, и сестра, которая услышала его бормотание, сказала другим сестрам, что она всегда подозревала: он немножко не в себе — и одет как бродяга, и что–то бормочет… Она никак не могла понять, почему родственники позволяют этому бродяге оставаться наедине с пациенткой. Но когда пришла другая сестра, проверить, все ли в порядке, Рэггинбоун сидел молча, его лицо было задумчиво, и она ушла без всяких вопросов и комментариев, понимая, что не стоит к нему приставать.
Около трех часов ночи приехал Робин.
Миссис Уиклоу сказала, что вы здесь дежурите. Рад вас видеть. Мне не нравится, когда Ферн остается одна.
Она ни в коем случае не должна оставаться одна, — подтвердил Рэггинбоун подчеркнуто настойчивым тоном. — Не спите. Постоянно следите за ней. Я чувствую: скоро должно что–то произойти. — Он не стал уточнять, что именно чувствует он, надежду или страх.
Робин был далек от оптимизма.
— Уилл и Гэйнор домой не вернулись. Не помню, чтобы они предупреждали, что не будут ночевать дома. Мне это очень не нравится.
— За ними присмотрит Лугэрри, — попытался успокоить Робина Рэггинбоун, но он явно помрачнел и взгляд выдавал его озабоченность.
В воскресенье ничего нового так и не произошло, в комнате Ферн все было таким же, как накануне. Каждый день, каждый час были одинаковыми. На восходе солнца лампы становились не такими яркими, лицо на подушках казалось мертвее, чем обычно, биение сердца, отраженное на мониторе, ослабевало. Пришли врачи и начали обсуждать положение дел. Рэггинбоун урвал несколько часов для сна в комнате отдыха. Робин вернулся в Дэйл Хауз, чтобы наскоро позавтракать, но большую часть времени оба они провели у постели Ферн, дежуря по очереди, не разговаривая, тактично давая друг другу возможность побыть наедине со своими мыслями. Они представляли собой странную пару, один старик, другой — мужчина средних лет, учитель и отец, они сидели по разные стороны кровати, а между ними под белым покрывалом слегка обрисовывалась фигура девушки. Робин наконец произнес:
Она не доставляла никаких неприятностей. Никаких наркотиков. Не было и сомнительных поклонников. Упорно училась в школе, хорошо занималась в колледже, была успешна в работе. Никаких неприятностей…
Так много неприятностей разного рода… — вздохнул Рэггинбоун.
Не было сообщений от Уилла и Гэйнор, никаких признаков Лугэрри. Вскоре после пяти позвонил Маркус Грег. Робин взял трубку в комнате медсестер.
Говорит, что приедет завтра, — сообщил Робин, вернувшись в палату. — По–моему, это просто жест. То исчез, то появляется, как чертик из табакерки. Я–то считаю, что если бы он действительно волновался, то находился бы здесь. Постоянно. — И после долгой паузы добавил: — Он ее не стоит.
Она ему не принадлежала, — сказал Рэггинбоун.
Не хочу, чтобы он был здесь. — Робин потерял свою обычную выдержку. — Тот еще тип. Слишком много разговаривает. — Еще одна длинная пауза. — Еще и Эбби хотела приехать. Такая же. Я сказал, чтобы не приезжала. У нее своя работа — следить за домом — и все. Не думаю, что нам обоим нужно быть здесь. Мне кажется… Я думаю, Ферн скоро должна здесь появиться.
Она скоро придет, — подтвердил Рэггинбоун. Он вовсе так не думал, но понимал, что сейчас необходимо слукавить.
Внезапно что–то изменилось, но на этот раз не было легкого подергивания, тело Ферн содрогнулось очень сильно. Оно напряглось, будто в конвульсии, щеки внезапно покраснели, на коже выступили крупные капли пота. Постель промокла в одно мгновение. На мониторе линия пульса прыгала, как бешеная, зигзагами кидаясь от края к краю экрана. Однако лицо оставалось неподвижным, безжизненным, как если бы Ферн была просто куклой, тряпичной куклой на веревочках, которую приводят в движение руки невидимого кукловода.
Рэггинбоун схватил ее левую руку — по руке пробежала судорога — раздался запах опаленной плоти. Робин высунулся в коридор и стал звать на помощь, а когда он обернулся, тело снова было тихим, руки вялыми, пульс вернулся к обычному состоянию, и только кисть левой руки была сжата так, что пальцы ее окаменели от напряжения. Сестра влетела в комнату в тот момент, когда Рэггинбоуну удалось разжать ее
