замка и картина пропадает.
Затем видение восстанавливается, показываются очертания дома. Строгий дом с серыми стенами, за ним вздымается какой–то шпиль. По тропинке, ведущей к воротам сада, спускается гоблин. Для такого вида гоблинов он необычайно высок, около трех футов, и весьма волосат, у него кустистые брови и лохматые мочки ушей, голова — в шапке курчавых волос, похожих на овечье руно. Тело его покрыто клочками кожи и меха, и трудно различить, где одежда, а где — его собственная шкура. Ноги — босые, цепкие, с дюжиной пальцев на каждой ступне. У него коричневая кожа и очень смышленые глаза, более смышленые, чем бывают порой у человека, в них нет белка, а только радужная оболочка цвета ореха. Он останавливается, оглядывая склон холма, дом и сад взглядом, от которого ничего не может укрыться. Он поочередно каждой ноздрей нюхает воздух, затем продолжает свой путь по дорожке.
— Зачем нам нужно так внимательно его разглядывать? — Сисселоур слегка обескуражена, она всегда выискивает возможность обидеться. — Это же гоблин. Домашний гоблин. Он ничего не значит.
— Нет, это что–то значит, — отвечаю я.
Появляется множество людей, лица наслаиваются
друг на друга. Некоторые из них знакомы, другие — нет. Среди них мужчина в плаще с остроконечным капюшоном, он меняет какую–то бутылку без наклейки на сумку, в которой что–то лежит. И вот этот же мужчина, но уже старше, беднее, хотя и в той же одежде, шагает по пустынному полю, над которым нависли крылья облаков. Когда–то, у него на родине, его звали Габбандолфо, хотя были еще и другие имена. Но он утерял всю свою силу и свои титулы, а теперь бродит по миру с целью, которая не может быть достигнута, он идет в никуда. И тем не менее с появлением этого персонажа я настораживаюсь: парадоксально, но с тех пор, как он стал бессильным, его присутствие таит в себе угрозу, мрачность и неопределенное предостережение. Он прокрадывается в видение, как стервятник, выискивающий поле битвы, о котором только ему заранее все известно.
— Мне это не нравится, — заявляю я. — Мы должны быть единственными наблюдателями. Что он высматривает после того, как мы уже все осмотрели? Что он знает?
Снаружи, за Древом, наступила ночь. Я слышу, как посвистывают ночные птицы, слышу предсмертный визг мелких грызунов. В туманной картине появляется из темноты новое лицо существа неизвестной расы. Однако это — смертный, который кажется скульптурой запредельной красоты, вырезанной из черного дерева. У него иссиня–черные волосы и глаза, как голубые бриллианты. При всем его изяществе видно, что этот человек очень мужествен. Он'в упор рассматривает меня, будто сам стал наблюдателем. Впервые за все время своих наблюдений я произношу слово, которое стирает видение, хотя обычно оно само уходит из поля зрения. Лицо заволакивает туман, и последнее, что остается, — это его улыбка.
Он видел нас, — говорит моя сестра.
Мираж. Обман зрения. Ты выглядишь испуганной. Чего ты боишься — дыма или видения?
Как только мы чуть ослабляем внимание, дымок истончается и расползается в стороны. Я плюю в огонь, произнося слово заклятья, которое приказывает испарению сконцентрироваться в сердцевине облака. Ядро затемняется, на мгновение появляются прежние образы, но тут же исчезают, так и не став более определенными. Картины следуют одна за другой, но они нечетки, неясны, незначительны. Наконец мы возвращаемся к серому дому и видим гоблина, который забирается внутрь через открытое окно. В комнате мальчик–подросток читает книгу. Он сидит, закинув ногу за ручку кресла. У мальчика довольно светлые волосы, а нос усыпан веснушками. Он поднимает ясные, чистые глаза, его взгляд светится прямотой, но при этом таит и некую хитрость, присущую юности. Он смотрит прямо на наблюдателя, заинтересованно и без испуга. Он может видеть гоблина. У него нет Дара, нет ауры силы. Но он может его видеть. Он говорит:
— Полагаю, ты пришел из–за того, что место пусто. Гоблин резко останавливается на подоконнике.
Взволнован.
Место не занято, — продолжает мальчик, — место домашнего гоблина. Ты ведь домашний гоблин?
Ты же это узрел… — Гоблин говорит со странным, очень древним акцентом. Голос у него скрипучий, похоже, он очень давно не разговаривал, может быть, несколько столетий.
— Я искал, — сухо продолжает мальчик. — А когда ищешь, то обязательно находишь. В данном случае ты не мог бы прийти, если бы тебя не пригласили.
Дом ж'лает, чтоб в ем было пугало, а я такой в'лосатый. Вот и пришел.
Откуда?
Ух как много в'просов…
Это мой дом, и я имею право спросить.
Другой ск'зал то слово.
Это мой друг, он выручил меня. Но именно я пригласил тебя прийти.
С той поры, как я в последний раз был в этом миррре, люди зменились, — говорит гоблин, его кустистые брови безостановочно двигаются вверх–вниз. — В стары времена, Х'зяин ни мог узреть миня, пока я того не пожелал бы. Но Х'зяева ушли, а последний — слизняк, продал свой дом за пригоршиню с'ребра. А нонче они понаставили ванн–ванн! — и трубы повсюду шипят и бормотают, а жарко без огня, а огонь горит, не сугревая, а еще трррещат картина из ящиков, да невидимые к'локола гремят, да чегой–то потрескивает по ночам. Гоблинам тут нынче нету места.
У нас только одна ванная комната, — как бы извиняясь, говорит мальчик.
Х'рашо. Никакой пользы от энтих ванн. Грязь–то не дает замерзнуть.
Забивает поры, — кивает мальчик, — должен сказать, что у нас есть телефон и два телевизора, но один из них сломан. Еще по ночам потрескивает микроволновка, если нам бывает нужно что–нибудь разогреть. Вот и все.
Гоблин что–то бормочет, но бормотание нечленораздельно.
Ты тут один?
Конечно, нет. Здесь мой отец, моя сестра и Эбби — папина подруга. Мы живем в Лондоне, а сюда приезжаем на уик–энд и по праздникам. А еще миссис Уиклоу, домоправительница, которая приходит почти каждый день, и Люси — девушка из деревни, которая ей помогает, и Гас — викарий — он тут приглядывает за домом, когда нас нет. Ох, еще есть собака (вроде бы собака), она то приходит, то уходит. Она не причинит тебе вреда, если ты ей понравишься.
Что еще за с'бака? — спрашивает гоблин. — Из тех домашних любимчиков, что не умеют гавкать да не загонют зайца, а цельный день сидят на к'ленках у леди да ждуть, пока их накормют?
О, нет, — возражает мальчик. — Она совсем не такая. Она сама себе хозяйка. Вот увидишь.
Прослышал я, — продолжает гоблин, немного помолчав, — тута не так давно было несчастье.
— Да.
И могет быть так, что это несчастье з'ставило тебя узреть кое–что недоступное для пр'стого люду ?
Может быть. — Взгляд мальчика стекленеет, ничего не выражает.
Сказывают, тута до меня был д'машний гоблин?
Откуда ты об этом знаешь? — Неподдельное изумление прорывается сквозь внешнее спокойствие мальчика.
Это можно унюхать. Что с ним случилося?
Беда, — говорит мальчик. — Он был из робких, слишком боялся дать сдачи. Вот страх и убил его.
Ну–ну, — говорит гоблин. — Страх — смертельней, чем рана от к'нжала или от копья, а мине доставалося и то, и другое. Я–то учую Беду заранее. А ты думаешь, что Беда не за горами?
Возможно, — отвечает мальчик. — Ведь все это еще не закончилось? Как ты думаешь?
— Истинная правда. Не х'телось бы снова ст'лкнуться с Бедой. Похоже, надо ее избежать. Дак ты сб'ираешься миня приглашать?
Мальчик для пущего эффекта выдерживает паузу.
— Хорошо. Ты можешь войти.
Гоблин спрыгивает с подоконника, при этом его старинное копье свешивается на сторону.
