скрипа зубов. Во все стороны разлетаются разогнанные части тела, которые тут же подхватывают другие твари. Зубы перемалывают кости. Она смотрит и не может оторваться от жуткого зрелища, она должна досмотреть до конца. Моргас, Сисселоур, Древо, опасность, подстерегающая ее и ее друзей, — все забыто.
— Что теперь ты думаешь о своей сделке, Рьюниндра? — бормочет Эзмордис, и тень его исчезает, и солнце проглатывают челюсти долины. Темнота укрывает дикую оргию, и все заволакивается дымом. Ферн тихо вздыхает и отползает на свой тюфяк. Сворачиваясь там, как эмбрион в утробе матери, она дрожит, ее бьет озноб.
На следующий день Ферн решает найти черный фрукт и посмотреть, созрел ли он.
Теперь Ферн без помех приходит и уходит, Моргас больше ее не останавливает и не спрашивает, зачем она выходит. Моргас уверена, что Ферн подчинилась своей судьбе. Иногда Сисселоур, крадучись, следует за ней, но не потому, что думает, будто их ученица способна на бунт, ей кажется, что она по натуре легко подчиняется или что они сделали ее такой. Сисселоур же доставляет удовольствие внезапно мягко тронуть Ферн за плечо и что–то шепнуть на ухо или неожиданно схватить ее нервными пальцами. Но Ферн научилась узнавать приближение Сисселоур, у нее при этом по затылку бегут мурашки. Когда же Ферн идет навестить один особый фрукт, она старается, чтобы никому не удалось это заметить. Моргас все время исследует фрукты, проверяет, не поспели ли они. Она обращает особое внимание на те, кожа которых темнее других, воображение подводит ее, когда она возвращается к тем, которые показались ей темными, надеясь, что это тот, который она ищет. Урожай зреет только на нижних ветвях, может быть, Древо на верхних выращивает что–то другое. Если Моргас не удается дотянуться до какой–нибудь головы, то она посылает на разведку сороку. Многие мелкие птицы не любят и боятся ведьму, они как–то особенно щебечут при ее появлении, но сороки ей подчиняются, приносят светлячков для освещения пещеры, исполняют всяческие поручения. Сороки здесь очень большие, это хулиганы с острыми клювами, их обычное черно– белое оперение заканчивается по краю крыльев голубой полоской. С Моргас сотрудничают не только сороки. Однажды Ферн наблюдала, как рядом с ведьмой кричал ястреб, в другой раз это была гигантская сова. Эта сова ей что–то напоминает, что–то путающее, но она не может вспомнить, что именно.
Моргас так и не находит черный фрукт.
Он меняется, обостряются черты лица, вытягивается нос, яснее обозначаются скулы, начинают проявляться надбровные дуги. Вырастают первые волосы, закручиваются завитки ушей. Закрытые веки набухают, как бутоны. Ферн не дотрагивается до фрукта, она чувствует, что это было бы вторжением, как будто она разбудила бы крепко спящего. Ночью здесь была свинья. На земле видны следы, а там, где растет трава, почва разрыта клыками. Насколько это возможно, Ферн прячет фрукт силой своей воли, своего разума. Каждый день ходит к нему разными путями, не оставляя следов, так, чтобы Моргас ничего не учуяла. Сейчас особенно нужна сильная защита. Ферн должна сплести гнездо, чтобы спрятать фрукт не только от ведьмы, но и от свиньи–мародеpa. Ферн знает слова заклятья, но боится, что Моргас может их услышать, почувствовать, отменить, и тогда Ферн проиграет. Но приходится рисковать, тот фрукт для нее почему–то (неизвестно — почему) очень много значит. Она концентрирует всю свою волю, свои мысли, черпает в себе силы, пере–нодя их на язык Атлантиды, язык Дара, произносит с лова Камня — связывает его с собой, прячет. Произносит заклинание, которое скроет фрукт, создаст фальшивые листья и тени, отвернет чужой глаз и сохранит фрукт в неприкосновенности. Она накладывает печать на свое заклинание, хотя боится, что разум Моргас может быть острее, чем ее слух. Ей кажется, что сзади надвигается опасность. Но когда оборачивается — позади никого нет.
Заклинание вызывает огонь, видимый для наблюдательных глаз. Ферн колдует медленно, следит за тем, как фрукт исчезает под массой листьев, как растения, вырастая, заполняют все щелочки. Затем она позволяет себе расслабиться, что, возможно, преждевременно.
— Ну и наделала ты бед, — раздается голос, — спрятала такую недозрелую сливу.
Голос — темный, дикий, мрачный, басистый, как рычание медведя. Ферн вскакивает, оборачивается, чтобы увидеть, — и не видит ничего И только постепенно проявляются очертания, как если бы это до поры до времени скрывалось, но всегда было здесь, как если бы в картинке–пазле возник некий образ. Завитки и бугры мускулов выявляются между завитками и бугорками корней, из травы и груды листьев появляется шевелюра. Кожа существа служит ему камуфляжем, оно сливается с растительностью. Но глаза, косо поставленные между скулами и лбом, своего собственного темного цвета. Ферн думала, что, кроме свиньи, Древа и Моргас с Сисселоур, здесь больше никто не живет. Они никогда ни о ком не упоминали: ни о постоянном жителе, ни о каком–либо госте. И он видел, как она творила заклинание, он знает, что она хотела защитить. Она начинает беседу, старательно подбирая слова:
А что тебе до моего желания сохранить эту недозрелую сливу? Здесь бывает свинья…
Я чую это. — Его широкие ноздри раздуваются, будто впитывают в себя все оттенки запаха. Ферн чует только его запах. У него жаркий, мерзкий запах разгоряченного зверя и запах свежего пота человека.
Как бы то ни было, почему ты шпионишь за мной?
Я слышал, что у Моргас появилась новая игрушка. Хотел на тебя посмотреть. Может, она когда– нибудь даст мне с тобой поиграть.
Нечего и пытаться, — произносит Ферн, уверенная в своих силах. Она давно уже не боится мужчин. — А кем тебе приходится Моргас?
Он смеется так, будто соскучился по веселью.
—Она — моя мать.
Ферн поражена и некоторое время не может произнести ни слова. Кажется таким невероятным, что Моргас может быть матерью, но уж если она кого–то и родила, то ее ребенок должен быть выродком или монстром, а в этом нет никаких видимых дефектов, просто он существо другой, более древней породы. Ферн ощущает его природу, чуждую и враждебную людям, хотя в нем можно увидеть и нечто человеческое, правда искаженное. Его явная враждебность напоминает ей о чем–то, чему она не в состоянии дать точное определение. Ферн от размышлений переходит к прямому вопросу:
Кто был твоим отцом?
Не догадываешься? Старый Дух. Он — Охотник, Дикий Человек Леса. В этом союзе не должно было быть потомства, поскольку бессмертные живут вечно и им не нужно себя воспроизводить. Но моя будущая мать решила перехитрить судьбу. Благодаря своей искусности она зачала и призвала все стихии себе на помощь. Она надеялась произвести на свет существо необыкновенной силы, а вместо этого получила меня. Полукровку, помесь, славного малого. Получеловека, но без души, полудуха, но с остатками человечности. Мать ненавидит меня, поскольку я всегда напоминаю ей о ее неудаче. Я — ее наказание за то, что она пренебрегла Первичными Законами. Но за что наказывают меня? Хватит ли у тебя, маленькая колдунья, ума, чтобы ответить на мой вопрос?
Ферн наконец понимает, что именно показалось ей знакомым. Она вспоминает молодого человека из Атлантиды, из далекого прошлого — божественно красивого молодого человека, — с насмешкой рассказывающего о своем происхождении, о своей смешанной крови — частично от благородной крови Атлантов, частично — от крови простых островитян. Рэйфарла Дева, которого она полюбила раз и навсегда, или ей так кажется. Человека, которого она невольно послала на смерть. Теперь его образ потускнел, но она все еще слышит, как шуткой он маскирует глубокую боль. Тот, который находится перед ней, до смешного другой — у него грубые черты лица, сардонический рот, глубоко запавшие глаза с признаками ума, но там прячется та же самая боль, она погребена так глубоко, что даже он сам не может до нее дотрагиваться. Ферн говорит:
—Ты, возможно, гораздо больше человек, чем
можешь себе представить.
— Если ты хочешь меня подбодрить иди сделать мне что–то приятное, то мне это вовсе не нужно.
Ни то ни другое. Просто я говорю, что думаю. Твой вид напомнил мне о ком–то, кого я однажды повстречала.
Смертного или из другой породы?
Это был человек, которого я любила.
Значит, тебя тянет к неудачникам и чудовищам, к существам, крючком деланным. Это в тебе говорит
