точке. наступления почти не связаны с вопросом о «средствах достижения цели» ведения войны: о сражении с целью уничтожения неприятельских сил (стр. 485). Возможно, что это объясняется недоработанностью последней части капитального труда.
Глава о наступательном сражении базируется на опыте сражений эпохи Наполеона (Аустерлиц, Йена, Ватерлоо) и в некоторых отношениях для нашего времени уже устарела. «Главная особенность, отличающая наступательное сражение, это — охват или, обход, следовательно постановка сражения», — говорит Клаузевиц (стр. 486). Бой при наличии охватывающей линии фронта представляет большие преимущества; впрочем это предмет тактики. Особенно важно, что в действительности используются далеко не все выгоды, даваемые обороной; в большинстве случаев оборона представляет лишь жалкую попытку извернуться в положении весьма стесненном и опасном, когда она, в предвидении наихудшего исхода, сама идет навстречу наступлению. Клаузевиц не одобряет также поспешность в ведении наступательного сражения: «с чрезмерной поспешностью связана большая опасность, так как она ведет к расточительному расходованию сил». Наступательное сражение представляет собой «нащупывание в неведомой обстановке»; тем более важно сосредоточение сил, тем предпочтительнее обход охвату. Идея окружения и полного уничтожения неприятеля на самом поле сражения являлась трудно осуществимой в эпоху Клаузевица и чужда ему. «Главнейшие плоды победы пожинаются при преследовании», — утверждает Клаузевиц. В нашу эпоху преследование может встретить больше трудностей, что заставляет теперь добиваться решительных успехов в пределах самого района боев, и самой тщательной подготовки последующих наступательных операций.
Восьмая, последняя часть труда — «План войны» — не закончена. Нескольких глав не хватает, а имеющиеся названы автором лишь набросками к восьмой части. И все же это настоящий шедевр мышления Клаузевица. По-видимому, это признавал и В. И. Ленин, сделавший из восьмой части тридцать значительных выписок, почти равных по объему выпискам из всех семи предшествовавших частей. Шестую главу этой части, «Война есть инструмент политики», Ленин определил как самую важную главу.
В этой части, представляющей общий синтез, мы встречаем широкое, углубленное развитие всех важнейших мыслей капитального труда, беглый исторический обзор войн разных эпох, оценку войн французской революции и развитие того положения, что война есть продолжение политики. «Мы не торопились выдвинуть в самом начале эту точку зрения. Она нам мало помогла бы при рассмотрении отдельных явлений и даже до некоторой степени отвлекла бы наше внимание; но при рассмотрении вопроса о плане войны она совершенно необходима» (стр. 561). «В самые недра стратегии, где сходятся все эти нити, мы вступаем не без некоторой робости… Мы усматриваем бесчисленное множество обстоятельств, в которых должен разобраться анализирующий разум полководца, огромные и часто неопределенные расстояния, на которые тянутся связывающие их нити отношений, и множество комбинаций. И мы должны помнить обязанность, лежащую на теории — охватить все это систематически, т. е. с совершенной ясностью и исчерпывающей полнотой, и для всякого действия указать достаточные основания. При этом нами вполне естественно овладевает сильнейшее беспокойство — как бы нам не опуститься до школьного педантизма, туда, где, ползая по подвалам тяжеловесных понятий, мы на пути своего анализа ни разу не встретимся с мышлением великих полководцев, одним взглядом охватывавших суть дела» (стр. 528– 529).
Изучение войн различных эпох приводит Клаузевица к убеждению в наличии различной степени напряжения в применении насилия. Отсюда — резкое различие между редкими войнами на сокрушение и большинством войн истории, преследовавших ограниченные цели. Со времен французской революции и Наполеона война сильно приблизилась к своей действительной природе, к своему абсолютному совершенству, так как стала делом всего народа (замечание В. И. Ленина — «одна неточность: буржуазии и может быть всей»), «Вызванные к жизни средства ее не имели видимых пределов; последние перекрывались энергией и энтузиазмом правительства и их подданных». «Целью же военных действий стало сокрушение противника. Остановиться и вступить в переговоры стало возможным только тогда, когда противник был повержен и обессилен» (стр. 545).
«Всегда ли так останется, все ли грядущие европейские войны будут вестись при напряжении всех сил государства и, следовательно, в интересах значительных и близких народам, или же постепенно снова наступит отчуждение между правительством и народом?» «Невероятно, чтобы отныне все войны обладали столь же грандиозным характером, но в такой же степени невозможно, чтобы широкие ворота (для стихии войны. —
Основные мысли Клаузевица о плане большой наступательной войны сводятся к тому, что следует не упускать из виду все, преобладающее в соотношениях между воюющими государствами. Из них складывается определенный центр тяжести, сосредоточение сил и движений, от которых зависит целое. На этот центр тяжести противника и должен быть направлен
Второстепенными предприятиями допустимо заниматься только тогда, когда они сулят необычайные выгоды. Могут быть разумные основания для разделения наступающих сил — особенности исходного положения, стремление к концентрическому продвижению для достижения большого успеха, стремление расширить театр военных действий, условия снабжения наступающих армий. Но когда «ученый генеральный штаб по привычке составляет план, по которому различные районы театра войны должны быть еще до начала игры заняты разными фигурами, как поля на шахматной доске, и затем начинается игра — движение к цели, вдохновляемое фантастической мудростью комбинаций, сложными линиями и отношениями, когда войска должны разойтись сегодня для того, чтобы с напряжением всех сил и искусства, с величайшей опасностью, вновь соединиться через две недели, — мы испытываем глубокое отвращение к такому уклонению от прямого, простого, бесхитростного пути, уклонению, которое умышленно повергает нас в полное замешательство» (стр. 580). При слабости полководца весь план рождается в недрах фабрики непрактичного генерального штаба и является продуктом мозговой деятельности дюжины полузнаек. Главное наступление не должно считаться с ходом действий в боковых районах (т. е. на второстепенных направлениях): «направленное на сокрушение противника наступление, у которого не хватает смелости лететь стрелой прямо в сердце неприятельской страны, никогда не достигнет цели» (стр. 580). После вынужденной остановки, как общее правило, вторичного порыва вперед не бывает.
Полемический задор не покидает Клаузевица до последних страниц его труда. «Ученый генеральный штаб» представлялся Клаузевицу хранителем всего того шарлатанства и пережитков в истории военного искусства, против которых он вел упорную борьбу. Говоря о неясности ученых соображений относительно командующего положения Швейцарии при войне с Францией, Клаузевиц сейчас же вспыхивает: «если в будущем, в совете властителя или полководца обретется ученый офицер генерального штаба, который с озабоченным челом начнет излагать подобную мудрость, то мы заранее заявляем, что это претенциозный вздор, и от души желаем, чтобы в том же совете оказался добрый рубака, дитя здравого разума, который заткнул бы ему рот» (стр. 596).
Случаю было угодно оборвать работу Клаузевица на таком же полемическом выпаде: «кто в погоне за невозможным (объединенная армия „Германской империи“, включающей Австрию и Пруссию. —
Невозможно передать на нескольких страницах содержание обширного труда Клаузевица. Труд «О войне» заслуживает того, чтобы с ним ознакомились полностью, он насыщен сотнями мыслей, побуждающих к размышлению. Этот капитальный труд, несмотря на свою незаконченность, является как бы «философской поэмой», из которой нельзя выбросить ни слова, и не поддается переложению.
Попытка выхолостить труд Клаузевица была произведена в Германии в семидесятых годах XIX столетия, когда в Берлинской военной академии решительный верх одержала историческая школа, занимавшаяся лишь анализом частных случаев, строившая лишь фундаменты и боровшаяся с тенденцией к
