скучает, а прямо-таки тоскует и подбивает меня поехать в Голландию. Он утверждает, что там продают лучшую в мире селедку. Поехать в Голландию за селедкой мы не можем, можем ехать только за репортажем, и я нахожу тему: водоплавающая деревня. Изобретательные голландцы, испытывающие недостаток земной тверди, принялись строить дома на воде. Комфортные, со всем необходимым, эти дома исключительно надежны. Прочные сваи фиксируют их по горизонтали, позволяя им свободно двигаться по вертикали: вверх-вниз, как кольца в детской пирамидке. Таким домам не страшны никакие внезапные приливы — отливы и вообще любая водная болтанка. В Голландии, регулярно страдающей от наводнений, это жизненно важно. На реке Маас, где в 1953 году половодье в одночасье смыло три тысячи домов с людьми и всем содержимым, уже выросла целая деревня на воде. Туда-то мы и направляемся.
Мы снимаем деревню Маасбоммель, архитекторское бюро в Роттердаме, где проектируют целые города на воде, а также завод по производству водоплавающих домов. Он находится к северу от Амстердама. Самое главное, ради чего и была затеяна эта поездка, мы оставляем на последний день.
Рано утром в городе Дельфт перед возвращением в Париж Женя тащит меня на рынок. Там за огромной дубовой бочкой стоит невероятных размеров человек и продает чуть присоленую селедку. Он аккуратно лишает ее головы, потрошит, удаляет хребет, разделяя нежную плоть на два удлиненных лепестка, соединенных хвостовым плавником. Эту селедку надо, держа двумя пальцами за хвост, обмакнуть в мелко нарезанный репчатый лук. Потом запрокинуть голову и вертикально опустить в распахнутый рот.
Именно так: запрокинуть голову и вертикально опустить.
Говорят, что так селедку ест даже голландская королева. Раз в году, весной, когда селедочьи стада подходят близко к голландским берегам, рыболовы устраивают гонки. Первый экипаж, вернувшийся с уловом, встречает на берегу сама королева. Она непременно должна отведать свежей селедки по- голландски. (Представляю, какое луковое амбре стоит потом в королевском дворце.)
Есть селедку утром — пусть и самую лучшую в мире — мне трудно. Даже кусочек сыра не лезет в меня с утра. Максимум — ломтик хлеба с маслом. Но я делаю над собой усилие, обмакиваю рыбку в сочное луковое крошево и запрокидываю голову…
… Я никогда не ела ничего более вкусного. Даже описывать не берусь испытанное потрясение. Тут нужно перо Гоголя, не меньше. За первой рыбкой идет другая, потом третья. Женя съедает шесть. А потом мы садимся в машину и мчимся в Гаагу, на окраине которой есть заветный магазинчик Симонис. Там, в пластиковых 5-литровых бочонках продают мороженую селедку. Со слов Жени, она ничем не отличается от свежей. Если завернуть ее в несколько слоев газеты и тщательно упаковать в полиэтиленовый пакет, за 5 часов пути из Гааги в Париж она не успеет разморозиться. И тогда счастье можно продлить.
Но по дороге в Гаагу звонят из редакции: срочно в Париж, там начались студенческие волнения. Акции протеста против предложенного правительством контракта первичного найма на работу вылились в массовые столкновения с полицией. Прямое включение на программу «Время» уже заказано.
Вот некстати!
За окном мелькают указатели: до поворота на Гаагу 2 километра… 1… Божественная селедка так близко и так далеко! Женя, совершенно убитый, сидит за рулем. Развилка стремительно приближается. Уже осталось 500 метров.
Женя: Ну?
Я: Не знаю…
Если мы опоздаем на прямое включение, я не смогу оправдываться селедкой. И без селедки будет скандал. А если купим селедку, то, пока снимаем акции протеста, она растает.
До поворота остается 200 метров.
Женя: Ну??
Я: Подожди…
Но если мы купим селедку, то кто-то из домашних может по дороге ее забрать и спасти. Правда, в Париж придется ехать со скоростью 200 километров в час, а это грозит огромным штрафом…
За окном мелькают столбики и знаки. До поворота 100 метров.
Женя:????
Я:…
… Но в Париже такой селедки нет!
За 30 метров до поворота я принимаю решение:
— За селедкой!!
И Женя круто берет вправо.
… Через час мы мчимся по автобану. Багажник до отказа забит мороженой рыбой, которой, по моим подсчетам, должно хватить на год. Я настраиваюсь на парижскую баталию. Снова звонок из редакции:
— Вы от Гааги случайно не далеко?
— Ну-у-у… как сказать… (что они там, через спутник за нами следят, что ли??)
— Срочно в Гаагу!
— ???
— Умер Милошевич!
Пятый президент Югославии Слободан Милошевич, обвиняемый в военных преступлениях, в том числе геноциде, к тому моменту сидел в тюрьме Гаагского трибунала по бывшей Югославии уже больше 4 лет. Он отказался от адвокатов и защищал себя сам, но его бесконечный процесс уже перестал так остро волновать российскую прессу. И вот на тебе! Утром охранник находит его в камере без признаков жизни.
Ясно, что история с Милошевичем — это надолго. И наша первая мысль: а селедка?!
Мы прибываем в Гаагу раньше других коллег-конкурентов. Я готова к прямому включению в выпуске новостей в 15.00. Единственная мобильная спутниковая тарелка, которая успевает к этому времени встать у стен тюрьмы, — тарелка турецкой компании IHA (потом я буду встречать ее в самых горячих точках, она повсюду будет одной из самых первых). Ее инженеры, двое деревенского вида мужчин, уже успели установить тарелку, но еще не настроились на спутник и не поставили телекамеру. Все разворачивается на наших глазах. До эфира 3 минуты. Наконец камера стоит, спутник найден, но Москва меня «не видит». До эфира минута. Турки переговариваются коротко и резко. Выясняется, что сигнал теряется где-то между камерой и пультом. Должно быть, обрыв кабеля. Один из турков чудом находит обрыв, рубит кабель. Кажется, что он сейчас ляжет и зажмет голые провода зубами, но он — слава богу! — всего лишь зажимает их рукой. Мне кажется, что это мне только снится…
В общем, мы застреваем в Гааге на 8 дней.
Мертвым Милошевича никто не желает принимать. Ни новые власти Белграда, ни Москва. Пока его семья ведет сложные переговоры с теми и с другими, его тело лежит в Институте судебно-медицинской экспертизы. Результаты вскрытия обнародовать не торопятся, в суть переговоров тоже не посвящают, и мы изнываем от отсутствия информации, довольствуясь жидкими фактами: семья приехала, семья вошла, семья вышла… Какая мука для журналиста, когда история свершается в двух шагах, за забором, а ему даже одним глазком взглянуть не дают!
И тут у меня сдают нервы. Уже шестые сутки мы дежурим у Института судебно-медицинской экспертизы и вдруг видим, как из его ворот медленно выезжает катафалк. То есть гробовоз. То есть автомобиль, который перевозит покойников. Впервые за 6 дней! Я вижу краем глаза, как пара-тройка фотографов-папарацци седлают свои мотоциклы и готовятся сесть катафалку на хвост. И еще вижу, что другие это движение еще не заметили. Я кричу Жене: срочно в машину! Катафалк набирает скорость, папарацци тоже. Мы за ними. За нами протуберанец из прозевавших начало.
Это была погоня через весь город. На скорости 150 километров в час мы мчались за катафалком, который удирал от нас, петляя, как заяц. Визжали тормоза, нас заносило на поворотах. Женя свесился из окна с камерой на плече, и я молилась, чтобы он не вывалился совсем. Что это была за погоня!
Минут через 20, растеряв по дороге конкурентов, мы загнали его в тупик, прижав к шлагбауму, за которым виднелся маленький заводик с трубой. Из катафалка вышел человек в черном и печально произнес:
— Господа, я даю вам 200 процентов. Это не Милошевич.
На воротах заводика была написано «Крематорий».
