— обошел стороной одну из церквей; молясь, нарочно ошибался в счете, чтобы скорее завершить молитву; ел в неурочное время; несколько раз по утрам пил воду, не преклонив предварительно колени и не помолившись. Вождь в конце концов согласился, что однажды прочитал «Аве, Мария!» не триста, а лишь двести восемьдесят раз, потому что ему трудно вести такой сложный счет. Потом монахи сказали, что во время исповеди вождь наверняка утаил какие-то свои грехи, ибо матерь божья всегда помогала в беде тем, кто этого заслуживал. Поэтому придется ему через полгода паломничество повторить.
Наверное, это требование показалось вождю чрезмерным, или же — думается, это больше всего похоже на правду, — он потерял веру в волшебную силу изображения богоматери. Как бы там ни было, вождь вернулся в Мехико, навел в городе справки о врачах, и ему назвали дом некоего дона Мануэля Родригеса. Дон Мануэль был знаменитым испанским врачом, но человеком, к сожалению, очень жадным и властолюбивым. Обследовав мальчика, врач объявил отцу, что, вполне возможно, сумеет даровать ему зрение. А чем индеец с ним расплатится?
Вождь сказал, что у него есть ферма и много скота. Однако же это не деньги, ответил ему дон Мануэль, а ему нужны именно деньги, много денег. И тогда вождь пообещал, что если дон Мануэль даст его сыну зрение, он сделает врача самым богатым человеком в Новой Испании.
— Мне известна богатая золотая и серебряная шахта, — сказал ему вождь. — И когда мой сын сможет видеть, я покажу ее вам.
И они заключили жестокое соглашение, по которому дон Мануэль имел право лишить ребенка зрения, если шахта не существует или принадлежит уже кому-то другому.
Дон Мануэль взялся за дело и целых два месяца оперировал мальчика, запустив остальных пациентов, в том числе и больного тайного советника вице-короля. Через два месяца у мальчика было зрение орла, и дон Мануэль объяснил вождю, что это навсегда. Он-то не обманул.
Радость вождя не знала границ, его благодарность исходила из чистого сердца.
— Теперь я докажу тебе, дон Мануэль, что не обманул тебя, — ответил он, когда врач спросил о вознаграждении. — Шахта принадлежала моей семье. Когда пришли испанцы, мой предок засыпал ее, потому что не желал появления испанцев в наших местах, — мы ненавидели испанцев и знали, что белые любят золото и серебро больше, чем сына господня. Но нас предали; пришли испанцы и, пытая предка и его жену, вырвали у них языки. И хотя рот переполнился кровью, а от боли можно было лишиться разума, он только рассмеялся испанцам в лицо, и шахта им не досталась. Потом мой предок начертал на песке несколько знаков, и смысл их его сын передал своему сыну, и так далее, пока он не дошел до меня: если какой-то человек окажет тебе, твоей семье или твоему роду услугу, которую не пожелал оказать ни наш украшенный перьями бог, ни нимбоносящий бог белого народа, — отдай сокровища этому человеку, пусть они принадлежат ему. Вот почему шахта отныне принадлежит тебе, дон Мануэль. Я укажу тебе путь, по которому ты пойдешь через три месяца.
После того, как дон Мануэль завершил дела в Мехико, он со своей женой Марией отправился в долгий и утомительный путь в Гуакаль. Разыскал там вождя, и его приняли с таким теплом, с каким и родного брата не встречают.
— По дороге я думал о том, — сказал дон Мануэль гостеприимному хозяину, — что ты довольно странный человек. Почему ты сам не разрабатываешь эту шахту, Агила? Тогда тебе было бы достаточно заплатить мне сто тысяч золотых гульденов, и я выполнил бы твою просьбу.
Вождь рассмеялся:
— Мне не нужно золото, и серебро мне тоже не нужно. У меня есть пища, у меня есть красивая и добрая жена и любимый сын, красивый и крепкий. Что мне в золоте? Земля благословенна, трижды благословенна, плоды ее благословенны, трижды благословенны, стада скота благословенны, трижды благословенны. А в золоте нет ни благодати, ни благословения. И в серебре нет благословения. Разве вы, испанцы, обрели благодать? Из-за золота вы убиваете друг друга. Из-за золота вы ненавидите друг друга. Наш народ, как и народы из долины, никогда не ссорился и не воевал из-за золота. Мы много сражались за землю, за реки и озера, за города, за соль, за стада скота. Но за золото или серебро? Да, смотреть на него приятно. Но если я проголодаюсь, оно меня не насытит, его не съешь — значит, и толка в нем мало.
Тут дон Мануэль расхохотался и сказал:
— Нет, Агила, я золото есть не стану, можешь мне поверить!
Вождь тоже рассмеялся:
— Охотно верю тебе. Я могу поступить кому-то в услужение из-за земли, но за золото я никому служить не стану. Ты не понимаешь, о чем я говорю. У тебя другое сердце.
Три дня у них ушло на то, что они мыкались по горам и лесным чащобам, то откалывая образцы камней, то копая землю. Дон Мануэль уже склонялся к тому, чтобы истолковать долгие поиски как нежелание индейца расплатиться с ним. Но с другой стороны, когда видел, насколько умело и планомерно вождь обследует эти места, какое значение придает положению солнца на небе и тени, отбрасываемой горными вершинами, вынужден был признать, что в этих поисках есть определенный смысл.
Прошло куда больше недели. Но однажды вечером вождь сказал:
— Завтра я дам тебе шахту, потому что мои глаза видят ее!
Дон Мануэль спросил, почему вождь не взял его с собой сразу, еще три месяца назад.
— Потому что нам все равно пришлось бы прождать до завтрашнего дня: солнце не доходило до нужного места. А теперь оно над нами. Я уже несколько дней знаю, где шахта. Завтра мы придем к ней, и я отдам ее тебе.
И действительно на другой день они открыли шахту в одной из пропастей.
— Тут когда-то рухнула скала. Это ты сам видишь. Вот почему было так сложно отыскать ее. Смотри, вот она, шахта. Она — твоя. Но мой дом тебе придется оставить, — сказал вождь.
— Почему? Я, правда, все равно ушел бы от тебя, потому что хочу построить себе жилище поближе к шахте.
— Да, мой дом отныне для тебя недостаточно хорош. Богатая шахта у тебя есть, но на тебе больше нет благодати.
Вождь протянул было ему руку, но дон Мануэль сказал еще:
— Ты погоди, Агила! Я хочу тебя спросить… Потребуй я от тебя сто тысяч золотых монет за лечение сына, разве ты сам не раскрыл бы шахту?
— Конечно, я поступил бы именно так, — ответил тот, — ибо желал видеть свое дитя исцеленным. Но когда набрал бы золота на всю сумму, снова засыпал бы ее — в золоте нет добра. Да разве у меня был бы выбор? Испанцы узнали бы, чем я расплатился, и они убили бы меня, мою жену и сына, лишь бы завладеть шахтой. По вашим обычаям из-за золота всегда убивают. Будь осторожен, дон Мануэль, чтобы и тебя не убили, когда сородичи прослышат о золотой шахте. Когда они считают, что кроме хлеба у тебя ничего нет, — тебя никогда не убьют. Я навсегда останусь твоим другом, но сейчас мы должны расстаться.
Дон Мануэль приступил к строительству постоянного лагеря, а Агила вернулся к себе домой — это в сутках ходьбы от шахты. Еще до отъезда из Мехико дон Мануэль запасся правительственными сертификатами, дававшими право на поиски драгоценных металлов и разработку их после того, как участки будут застолблены. Он съездил в ближайший городок, где ранее оставил жену, нанял рабочих, закупил необходимые машины, инструмент и взрывчатку и вместе с женой вернулся в лагерь. Началась работа по раскрытию шахты. И действительность превзошла все его ожидания. Это была настолько богатая серебряная шахта, что все остальные не шли с ней ни в какие сравнения. Серебро было основным продуктом, а побочным — золото.
Богатый опыт подсказывал дону Мануэлю, что лучше всего поменьше распространяться о шахте и не слишком ее расхваливать. Не только отдельные проходимцы, даже королевские чиновники, высокопоставленные священнослужители знали множество способов вырвать шахту из рук человека, не имеющего за спиной сильнейшего прикрытия. Вдруг хозяин шахты исчезал, и никто не знал, куда он запропастился, а шахту передавали либо короне, либо церкви — как имущество, не имеющее хозяина.
Опыт предшественников многому научил дона Мануэля. Он никуда не отсылал грузы серебра и золота, а аккуратно складывал и ждал своего часа. Однако хотя шахта приносила ему огромные доходы, он со своими рабочими-индейцами обращался прескверно, платил им такие гроши, что они едва могли прокормиться; заставлял работать, пока те не валились с ног или даже умирали; а если они добывали, по его понятиям, маловато, приказывал подгонять их плетью. С неграми некоторое время это еще сходит с рук,
