смелый и ловкий, ломал, корежил, портил оборудование. Не удивительно, что на заводском дворе продолжали неподвижно лежать исковерканные двигатели «юнкерсов» и «меесершмиттов», ожидающие «излечения» в цехах. Далеко не каждый день удавалось завести на испытательном стенде отремонтированный с грехом пополам мотор.
Плохо работал завод, очень плохо, хотя по всем данным должен был стать первоклассным предприятием. Директор завода господин Маусе был прислан сюда из Берлина и славился как прекрасный специалист.
— Найдите и уничтожьте виновников аварий, — говорил директор уполномоченному гестапо на заводе, — тогда я не только верну нашей великой Германии отремонтированные моторы, но и начну выпускать новые.
Уполномоченный гестапо и так сбился с ног. Везде были развешаны приказы о смертной казни за саботаж и диверсию. Тем, кто укажет вредителей, обещали крупные награды.
Комендант города и руководители гестапо ломали головы: что предпринять? С корнем бы вырвать вредительское гнездо, арестовать подряд всех заводских рабочих и поставить их к стенке. Но кто тогда будет работать хотя бы, как сейчас, с «грехом пополам». Кто станет ремонтировать подбитые моторы, в большом количестве поступающие с Восточного фронта. И без того рабочих не хватало, большинство успело эвакуироваться за Урал. Молодежь давно ушла в армию. Оставшиеся в городе токари, слесари, фрезеровщики, литейщики отказывались работать на «великую Германию». Добровольно явились в отдел найма несколько человек, очевидно, соблазненных обещанием высоких заработков. Их всех независимо от квалификации назначили десятниками и поручили им присматривать за остальными рабочими, попавшими на завод в принудительном порядке.
От присланных военнопленных толку было мало — среди них не оказалось рабочих нужных квалификаций. А может быть, и были, но не хотели в этом признаваться. А пойди докажи!
Ясно, что при создавшейся обстановке каждый работающий на заводе человек был на вес золота. Что же предпринять? Ограничились арестом нескольких наиболее подозрительных рабочих. Но это ничего не дало — станки по-прежнему выходили из строя.
Инженера Глинского, совсем неожиданно для него, вызвали в гестапо и потребовали указать имена тех, кого лично он может заподозрить в попытке бороться с победителями. Но Глинский отговорился тем, что никогда с рабочими близок не был и ему даже трудно предположить, кто из них способен на подобные действия.
Гестаповцы не вполне были уверены в искренности русского инженера, но для прямых подозрений у них не было данных. Лишиться же хорошего специалиста, знающего немецкий язык и с уважением относящегося к новым хозяевам, — не имело смысла. Поэтому было решено следить за инженером Глинским. Это не помешало перевести его на более ответственную работу.
Повышение по службе совсем не обрадовало Сергея Александровича. Еще более осложнились и без того трудные условия работы. Сергей Александрович сейчас стремился лишь к одному: незаметно продержаться на своей работе до тех пор, пока не окончится война. А там будет видно. Он все еще не отдавал себе отчета, что это и есть измена Родине.
Больше всего на свете Глинский дорожил привязанностью к нему жены и на все смотрел сквозь призму этого чувства. Наташа не говорила ему «люблю». Раньше она принимала его любовь и отвечала ему спокойной нежностью. И только теперь в городе, занятом врагами, Наташе показалось, что она любит его по-настоящему.
Сергей Александрович прекрасно понимал: это чувство краденое — Наташа тянулась всем своим существом к созданному ею образу героя подпольщика.
— Что будет, если она узнает правду? — Холодок полз по спине Глинского. Теперь, когда неизвестно, жив ли Степа, он любил жену с еще большей силой. Наташа для него единственный родной человек во всем огромном неустойчивом и враждебном ему мире. Он болезненно дорожил каждой минутой, проведенной с ней.
Присутствие на квартире офицеров гестапо раздражало Глинского все больше и больше. Ему казалось, что они становятся между ним и женой. Из-за них у Наташи временами возникает некоторая настороженность и даже отчужденность.
Глинский не ошибался. У Наташи снова проснулись сомнения:
«Если Сергей только маскируется, то почему же так искренне прозвучали его слова, когда он восхищался гитлеровской стратегией? Может быть, стремление выполнить задание Родины дает ему силы артистически блестяще играть свою роль перед фашистскими офицерами?»
Работа в больнице отнимала у Наташи много сил. Домой она приходила обычно вся разбитая, и ей хотелось верить, что все ее подозрения только результат нервного переутомления.
Как-то поздно вечером Глинский сидел у себя в комнате и перелистывал немецкий авиационный журнал. Вошла Наташа. Сегодня она задержалась дольше обычного: у одного из тяжело раненных началось опасное осложнение. Весь день вместе с Тасей Наташа боролась за жизнь угасающего на глазах человека. К вечеру он умер.
Безразличная ко всему, измученная до предела, Наташа молча опустилась на стул. Сергей Александрович, чем-то сильно увлеченный, не обратил внимания на состояние жены. С торжествующей улыбкой он протянул ей журнал:
— Вот, прочти этот абзац! Видишь, я был прав: никуда не годятся родченковские моторы. Сколько машин из-за них разбилось, сколько людей погибло! И он еще думает тягаться с первоклассными немецкими конструкторами!
Наташе показалось, что где-то рядом произошел оглушительный взрыв, и на какое-то мгновение она потеряла сознание. Но тут же с предельной ясностью возникло каждое из только что сказанных слов, будто кто-то повторял их с беспощадной жестокостью.
Выпрямившись во весь рост, Наташа бросила в продолжающее улыбаться лицо мужа:
— Ты — враг! Только враг может так говорить! Сергей Александрович сразу понял все, и страх сковал его язык. С трудом он выдавил:
— Мне страшно, Наташа, до чего меня довела любовь к тебе и ревность. Да, ревность. Я никогда в этом не признавался. Ревную тебя к Родченко. Хотел унизить его в твоих глазах. Увлекся и не подумал о главном: о наших людях, о наших машинах…
Глинский говорил так искренне, что Наташа поверила ему. Но как он был омерзителен!
С этого дня Наташа ясно почувствовала, что обрывается тоненькая ниточка созданного воображением чувства. Остается брезгливая жалость, и все.
Но она старалась быть к мужу внимательной. Какое имеет она право отказать в моральной поддержке человеку, выполняющему ответственное боевое задание?! Ее обязанность поддержать, помочь ему.
На прямой Наташин вопрос: скоро ли он собирается выполнить задание? — Глинский смущенно сказал:
— Не могу ответить тебе точно. Все уже подготовлено. Жду подходящего момента.
«Возможно, он и прав», — мелькнуло в сознании Наташи.
Взрыв раздался перед рассветом. Сначала дрогнул морозный февральский воздух, следом рухнули стены испытательной станции и сборочного цеха. В близлежащих городских кварталах задребезжали, а кое- где со звоном вылетели оконные стекла.
Наташу разбудил донесшийся грохот. Сергея Александровича не было дома, он теперь часто работал на заводе по ночам.
Наташа ни секунды не сомневалась, что взрыв произошел именно на заводе. Она бросилась к телефону, набрала номер дежурного по заводоуправлению и попросила позвать инженера Глинского. Незнакомый голос поинтересовался, кто говорит, и, узнав, что это жена Сергея Александровича, любезно сообщил, что несколько минут назад ее муж уехал с немецким офицером. Расспрашивать дальше она не решилась, да и что мог знать дежурный?
«Где же сейчас Сергей? — мучительно думала Наташа. — Он в гестапо. Его арестовали и пытают! А она еще подозревала!..»
