глазах фашистского командования — это страшное преступление. Как же он сам не подумал об этом? Мог своими руками обречь Наташу на верную смерть. Но где же выход? Неужели выхода нет? Если Наташа потеряна навсегда — в чем же смысл его жизни? Как могло получиться, что Наташа и он оказались в разных, враждебных друг другу мирах? Ведь он так любит ее!
Еще и еще раз Сергей Александрович пытался найти лазейку, которая привела бы к Наташе. Со дня на день он ждет сына. Степа пока облегчит ему мучительное ожидание встречи с женой. Как бы ни кончилась война, куда бы она их ни раскидала, — он сумеет найти жену, мать своего ребенка. Это его право. И если он придет к ней вместе со Степой, покорный, любящий, возможно, Наташа и простит его. Ведь война с ее ужасами тогда будет позади. Может быть, он сумеет вернуть хотя бы кусочек счастья.
…Голоса офицеров становились все громче и громче. Видимо, их увлекла тема разговора. До Сергея Александровича долетела фамилия Киреева, на этот раз он прислушался.
— Нет, и среди русских, пусть редко, но все же есть люди, которых можно принять в наше общество. Лейтенант Киреев еще резок, не совсем уступчив, но это естественно: он молод и в свое время получил большевистское воспитание. Его придется перевоспитать. Он стоит того, чтобы им заняться. Чертовски талантлив и смел, — говорил Ауэ. — К сожалению, этого нельзя сказать про его родственника, инженера Глинского, — небрежно бросил он.
— Не понимаю, почему продолжают церемониться с этим слизняком? — сказал Бринкен.
— Все-таки он знающий свое дело специалист. Благодаря этому приносит нам существенную пользу. Иначе его давно уже вздернули бы для устрашения жителей вместо большевички-жены, о которой он не перестает плакать. Я хотел вчера послать к нему Фридриха Томфорде с сообщением, что его сын погиб, ко решил обождать — моторы сейчас особенно нужны, а это жалкое существо из-за своих глупых переживаний может совсем выйти из строя.
Сергей Александрович скачком очутился в комнате офицеров. Он не думал в этот момент ни о чем другом: сына нет и пропала последняя надежда на примирение с Наташей.
— Мой Степа?! Что с ним?! — крикнул он прямо в лицо офицерам.
— Подслушивать недостойно порядочного человека, господин Глинский, — с презрением сказал Ауэ. Он первый пришел в себя после неожиданного появления инженера.
— Из-за подохшего щенка, ублюдка большевички, поднимать шум! Позор! Убирайтесь-ка вон отсюда! Сию же минуту! — заорал Бринкен.
— Бон! — негромко повторил Ауэ. Он снял со стены стек и толкнул им Сергея Александровича в плечо.
Глинский не помнил, как очутился у себя в спальне.
— Степа! Степа! — он скрежетал зубами от боли. Сначала он ни о чем не мог думать, только о потерянном сыне. Потом вспомнил: сегодня его дважды выгнали, как паршивую собаку.
За окном стояла глухая ночь. Сергей Александрович лежал в ярко освещенной спальне. Он не раздевался, даже не снял ботинок. Все равно заснуть бы ему не удалось. Вокруг была пустота, страшная, давящая пустота. Когда-то, давно-давно, у него были жена, сын, интересная работа, коллектив людей, уважающих его. А сейчас он — лакей, прислуживающий врагам своей Родины. Остаться и впредь на положении лакея? Был момент, когда он готов был на это — верил, что другого выхода нет и не может быть. Правда, он тогда рассчитывал, что будет равноправным членом общества, как ему казалось, «культурных и гуманных людей». За последние дни он успел убедиться, какова у них культура и насколько они «гуманны». Сейчас, когда оккупантов начали бить и они уже больше не могут рядиться в тогу милостивых победителей, — их мерзкое звериное нутро выползает наружу. Сергей Александрович уже понимал — советские люди идут к победе и на фронте и в цехах заводов. А когда придет эта победа, завоеванная руками миллионов, что скажет своим соотечественникам он, инженер Глинский, которому советская страна так щедро дала знания? Всю войну он живет тихо, спокойно, с собственной машиной, работает на фашистов, помогает им. Разве это можно когда-нибудь искупить? Разве можно простить? Ведь он — предатель!
Почему он попал в такой страшный тупик? Трудно было ответить на этот вопрос. Мысли, одна беспощаднее другой, приходили в голову. Ему вспомнилось и его восхищение всем иностранным, и высокомерное пренебрежение к окружающим людям. Да, своих людей, близких, кровных, он не умел ценить! Ему казалось, что он способнее, умнее, образованнее своих товарищей, привык смотреть на них сверху вниз. Если его одергивали, считал это несправедливостью, плохо замаскированной завистью. Так и жил для себя, для своей карьеры. Многие считали его эгоистом. Что ж, видно, так именно и было. А тут эта встреча с Наташей, перевернувшая все в его жизни. Он и сам не мог понять, почему вдруг жизнерадостная сероглазая девушка стала для него дороже всего на свете. Он нравился женщинам. Среди его поклонниц были и более красивые, чем Наташа. Но они только льстили самолюбию, а не затрагивали сердца. А как затронуть сердце Наташи? Этот вопрос он задал себе, когда понял, что полюбил.
Наташа ему симпатизировала, охотно бывала в его обществе — и только. Он боялся, что не добьется от нее взаимности. Наташа жила слишком спокойной и счастливой жизнью. Ничто ни разу не омрачило ее детства, ее юности. А тут еще выяснилось: у него есть соперник, и опасный соперник — инженер Родченко. Никто не говорил об этом, но разве от любящего человека утаишь. Не было для Сергея Александровича тайной и то, чего не понимала сама Наташа: она тянулась к Андрею Родченко. Вот тут-то и началась борьба за Наташу. Но успех был еще совсем незначительный, когда он случайно узнал семейную тайну Киреевых.
— Сама судьба идет мне навстречу, теперь-то я завоюю Наташу, — решил Глинский. Любовь ослепила его. Колебался он недолго…
Мысль о том, что вдруг Наташа узнает о доносе, первое время преследовала его, отравляла счастье. Потом постепенно он успокоился. И вот все всплыло с новой силой. Сергей Александрович с отчаянием думал сейчас о том, что свою жизнь с Наташей он построил на обмане. Обманом женился на ней, обманом пробудил у нее чувство восхищения смелым подпольщиком. А служба у оккупантов, на которую он пошел из-за трусости, из-за той же, как ему казалось, любви к Наташе? Но как непрочен такой фундамент! Вот все уже рухнуло, и он оказался погребенным под осколками. Жить дальше? Если ему даже удастся встретиться с Наташей, — она прогонит его, так же, как гнали его сегодня Виктор и офицеры. Одного этого достаточно, чтобы покончить все расчеты с жизнью, собственной отвратительной жизнью.
Хорошо, предположим, он не решится умереть сейчас. Что же ждет его завтра? Опять идти на завод, тянуть рабочих, тянуться самому ради победы «великой Германии» над советской Россией. Теперь, когда исчезла надежда вернуть любовь Наташи, все стало бессмысленным и непосильным, а главное страшным. Страшно смотреть в глаза рабочим, страшно говорить с фашистами, страшно встречаться с ними…
За окном по-прежнему была непроглядная ночь. Сергей Александрович приподнял край занавески и тут же опустил ее.
Когда же наступит рассвет?
А впрочем, к чему? Ночью еще лучше. Он посмотрел на большой крючок, вбитый в стену. Здесь когда-то висели старинные бронзовые бра. Наташа попросила их снять.
«Надо что-то написать… Но кому? Наташе?.. Все равно до нее не дойдут последние его слова, Бринкен и Ауэ распечатают письмо к жене, будут издеваться».
— Как я ненавижу их! — прошептал Сергей Александрович. Он схватил большой лист ватмана и вывел огромными буквами:
«Подыхайте скорее, фашистские скоты!»
Чтобы офицеры не услышали шума его шагов, Глинский снял ботинки и в одних носках подкрался к их двери. Клей был свежий, крепкий.
«Не скоро отдерете», — злорадно подумал он, любуясь делом своих рук.
Вернувшись к себе, Сергей Александрович поспешно извлек из стола приготовленные для багажа крепкие веревки…
— Как довез, Леня, наших дорогих гостей? — Кузьмич улыбался радостно, светло. Давно уж он так не улыбался.
— Все в порядке, товарищ комиссар, никаких происшествий не было, — отрапортовал Мохов. Он стоял окруженный товарищами в новенькой немецкой шинели, весь подтянутый, даже щеголеватый.
— Тебе, Ленька, не унтера, а офицера гитлеровского играть надо, — пошутил молодой
