был и который часто меня навещал, д-р Мюллер, недавно опять был у меня. Уходя вечером в темноте, он на дороге близ дома упал с крутого склона через высокую стену и лежит сейчас в больнице, плечо и рука выше локтя раздроблены, есть опасность, что– он не сможет больше работать по специальности.
Д-р Иозеф Кнехт – книга называется теперь «Игра в бисер» – вышел в декабре в Цюрихе и, как и стихи, продается пока только в Швейцарии. Для меня из этого следует, что нравственно я отрезан от своего истинного поля воздействия, а материально почти ничего не получаю за эти книги, тогда как другие, вышедшие в Берлине, почти полностью распроданы много лет назад и больше не печатаются. Как это ни неприятно, я все-таки рад, что Кнехт существует теперь в виде книги, что он уже не пропадет из-за какой- нибудь случайности и переживет меня.
У нас сейчас, в конце января, стоят такие теплые дни, что даже жутко становится. Все еще цветут с осени несколько роз, рядом с ними вылезли первые подснежники, а у камелий набухли почки. Вчера я видел, как летают три бабочки-лимонницы. Привет Вашей жене и Вашему брату.
Марианне Вебер
[февраль 1944]
Дорогая фрейлейн Вебер!
Ваше предвесеннее письмо от 2 февраля самым прекрасным образом подтвердило мне то, что я часто предполагал: что ты там, среди ваших бед, гораздо более способны к радости, к сиюминутному счастью, к восторгу мгновенья, чем мы в «благополучной» стране, где все – на месте, но нет больше воздуха, чтобы дышать! Ну, молодежь-то, конечно, есть и здесь, но у нас, стариков, у меня в частности, нет больше сил, нам конец.
Славная это история – об офицере, который после ночного ученья читает мои стихи! Но было немало офицеров, которые после расстрела десяти или ста заложников или сожжения деревни мыли руки, ложились и еще часок читали Рильке или Гёте. Мне был бы милее один-единственный, который не читает ни Рильке, ни Гессе, но научил бы своих солдат стрелять не в русских и не в евреев, а в собственных вождей. Когда-то, году в 1919-м, была в Германии усталая от войны, очень пацифистская и интернационалистская молодежь, особенно студенты, они читали Роллана и Гессе и казались закваской, но уже вскоре у Гитлера была мальчишеская армия из ста тысяч парней, которую народ добровольно отдал в его распоряжение и коричневое обмундирование которой сам оплатил. Увы, в Германии не верят ни во что, кроме как в лик Януса, в «фаустианца», который сегодня сжигает деревни, а завтра чудесно сыграет Моцарта. А как раз это-то и осточертело. Ну, извините, что я написал в таком настроении. Но когда ты настроен так много лет, иначе не напишешь. Сердечный привет от Вашего
Двоюродной сестре Лине Курц-Гессе
[весна 1944]
Дорогая Лина!
[…] Немецкой беде еще долго не будет конца. Несчастье это вполне заслуженно; от убийства евреев, от разбойничьих нападений на Австрию, Чехию, Польшу и, наконец, почти на всю Европу нельзя было ожидать лучших плодов. Боюсь, что там, в Германии, лишь очень и очень мало кто знает, что произошло и за что они тоже теперь в ответе. То, как они сейчас, сами уже на краю пропасти, наспех отправили на убой несколько сот тысяч евреев в Венгрии, этого одного уже хватило бы, чтобы надолго сделать слово «немецкий» ругательством во всем мире. Ах, лучше помолчим об этом.
Мне во всем этом выпало на долю уничтожение всех моих книг, запас которых еще имелся в Германии. Сердечный привет вам всем.
Племяннику Карло Изенбергу
[апрель 1944]
Дорогой Карло!
Прилагаемое письмо, которое, надеюсь, доставит тебе удовольствие, я получил недавно от одного читателя «Иозефа Кнехта», органиста из Базеля.
[…] Снова перечитываю жизнь прелата Этингера. Это не какие-то там подготовительные штудии, я читаю это скорее как историю про индейцев, но меня снова забавляет и мне импонирует то, как он из Библии, Якоба Бёме, немножно из Лейбница, древнееврейского языка и Каббалы строит теологию, которая не хуже любой сегодняшней, при этом у него много прекрасных, благородных, да и таинственных черт, и вокруг него полно легенд. Шубарт написал ведь о нем два стихотворения. В рифмованном некрологе, сочиненном одним его коллегой, говорится:
[…] Если нам суждено пережить войну, то мне, пожалуй, страшно будет снова встретиться с людьми из зарубежья. С одной стороны, трудно будет понять друг друга, а с другой – вы среди всех этих испытаний и страданий познаете и претерпите такую степень доблести, героизма, терпения, щедрости, до какой мы, тучные побеги мира, не доросли. Ну, пока это праздные заботы. Прощай.
Читательнице
[апрель 1944]
Дорогая фрейлейн Г.!
Спасибо за письмо. Хорошо, что у Вас есть друг с такой библиотекой и такими собраниями! У меня тоже есть кое-какие первые издания романтиков. Некоторые из них недавно опять побывали у меня в руках, когда мы читали вышедшую у Котты книгу Брентано об А. В. Шлегеле.
Иллюстрированный «Кнульп» еще далеко не готов, я даже корректуры еще не видел. Но клише рисунков, правда, готовы.
Вы правы в своем высказывании об иллюстрациях, с ними дело обстоит так же, как с положенными на музыку стихами. Девять десятых этой музыки не нужны, но их поддерживает и оправдывает удавшаяся одна десятая, и было бы все-таки жаль, если бы у нас не было песен Шуберта на стихи Гёте и Вольфа на стихи Мёрике. В принципе я за то, чтобы не чинить препятствий в иллюстрировании одаренному графику (впрочем, я часто отказывал в таком разрешении), но каждая книга должна существовать в обыкновенном, не иллюстрированном издании. С «Кнульпом» так оно и получится, иллюстрированное издание будет только для любителей этих рисунков, а старый «Кнульп» без картинок будет существовать наряду с ним. С Бёмером было тогда несколько другое дело: этим заказом (это была его первая иллюстрированная книга) я мог открыть дорогу совсем молодому тогда, очень одаренному графику, потому я так и поступил. Добрые пожелания и привет от Вашего
Маргарите Филипс
апрель 1944
Дорогая фрейлейн Филипс!
Ваше письмо обрадовало меня. Моя книга, сопровождавшая и занимавшая меня почти двенадцать лет, вышла в такое время, когда для подобных вещей нет места на свете: не говоря уж о том, что я мог ее только дарить, рискуя при этом умереть с голоду, почти никто не проявляет интереса и не откликается, люди заморочены, им некогда, они разучились думать, а часто и чувствовать, и поэтому вокруг меня удваивается пустота, которая и так-то образуется, когда расстаешься с многолетней работой. Я мог это, в сущности, предвидеть, вряд ли могло быть иначе. Да я и не жалею: книгу надо было напечатать, а то бы она была подвержена всяческим случайностям и опасностям; теперь она существует, ее уже нельзя уничтожить, и она может меня пережить. Значит, по существу, все в порядке, и тем и удовлетворимся. А что помимо того книга раз-другой попадала еще и в руки, умеющие с ней обращаться, и в души, с пониманием на нее откликающиеся, это подарок.
То, что вы говорите о мелодии прозы, намеком сказано и в моем стихотворении «Проза», одном из последних в сборнике стихов.
Спасибо Вам и дружеский привет от Вашего
Герберту Левандовскому
[май 1944]
Дорогой господин Левандовский!
Спасибо за Ваше милое письмо. С «Игрой в бисер» не торопитесь, придет еще время.
