луж оживающую там травку.
Утро. Был на Мемека-горе. Хороши овраги к озеру, по бокам снег, внизу ручей, над ручьем склонились цветущие орешники, сквозь их золотые сережки виднеется голубая река, окружающая лед омзера, потом лед, и дальше, за озером, чуть видные синеют леса. На припеке уже много жужжит насекомых, о каждом жучке уже думали люди, о каждом почти составлена целая книга. Можно бы, так все бы прочитал и все бы знал, но это нельзя, потому пусть себе жужжат, пусть кричат и летают какие-то птицы, и разные рыбы, выныривая из-под льда, мечут икру у берега, и люди там всё идут с холма на холм по своим каким-то делам, — я живу сам, сцепленный на короткое мгновенье со всей этой летающей, плавающей, бегающей тварью, и, если в эту минуту моего глубокого сознания я встречаю одно из живых летающих, ныряющих, бегающих существ, я, не зная его ученого имени, знаю по родству: для каждого из них у меня в душе есть образ-памятка, сохраненный в моей крови, переданный предками за миллионы лет; всё, решительно всё было во мне, глядишь и узнаёшь.
К полудню, как и вчера, слегка прогремело, и полил дождь, в один час лед на озере из белого сделался прозрачным и принял в себя, как вода заберегов, синеву небес, так что все стало похоже на цельное озеро. Какое это прекрасное Переславское озеро, чистое, глубокое. Ночью, закрыв глаза перед сном, я вижу его узорчатый берег и у каждого зубчика на голубом белую чайку — так сказочно! а на правде еще лучше. И так хорошо тут в природе, что если уж и будет потом что плохо, то от себя. На этом мы согласились и отправились после дождя в Соломадинский лес на тягу.
Возле одного ручья, протекающего краем зеленых полей, мы встретили спаренных лягушек, их было такое множество, что приходилось очень осторожно ступать из опасения потревожить ногой этот омерзительный образ любви. Они скакали по зеленям одна на одной, сверкая спинами там и тут, их присасывание друг к другу так сильно, что можно их до смерти застегать хворостиной и не разлучить (вспоминаю ночь в Жабыни: концерт гром-лягушки — надо считать самым ярким узлом весны, в это время подлет всех птиц и высыпка на поляны и в мелколесье всех притаившихся).
Дюны против Соломадина — одно из красивейших мест озера, потому что Переславль отсюда кажется стоящим в голубой воде. (Задача, весь берег Озера изучить по названиям оврагов, ручьев, отмелей и т. д., стараясь узнать происхождение названия (легенда), и найти пункт своего личного соприкосновения; уже замечены: Шутов враг, Мемека-гора, Гремяч; списать названия тонь.)
На заре загудели все тетерева в лесу и запырхали рябчики, их было до того много, что лес, казалось, был весь переполнен дичью. И если уж сегодня бы вальдшнепы не полетели, то значило бы, что они погибли в пути. После заката солнца (когда солнце до половины скрылось за горизонтом и потемнели основания деревьев) началась прощальная песнь тетеревей, и, когда солнце скрылось совсем и померкли вершины даже самых высоких елей, с лесных дорожек стал подниматься туман. В семь вечера (прежде было в 8?) протянул стороной вальдшнеп. Следующий стал было пересекать полянку засеки, я ударил в него боковым выстрелом на 50 шагов, взяв навскидку (с задержкой) вперед вершка на три, дробь моего очень кучного чока пронеслась, вероятно, у него возле самого носа, потому что он мгновенно повернул на 90° и помчался в угон вдоль тропинки, на которой я стоял. Пока я взял его на мушку и уверенно выстрелил, он успел пролететь еще 25 шагов. Пробежав все расстояние, разыскав его в полумраке, я обернулся назад, и вот за все это время, — как же, значит, было тихо в воздухе и как хлестко бьет мой чок на 75 шагов! — за все это время только в полдерева успело спуститься сверху кольцо из мельчайших перышков вальдшнепа.
На обратном пути в темноте в стороне города были тройные огни: наверху голубые звезды, из которых две во время пути упали, на горизонте более крупные желтые — жилые огоньки и на озере — огромные почти красные «лучи» рыбаков. Ближе, когда мы подошли к озеру, возле этих лучей показался дым, и среди искр и дыма иногда тонкая фигура человека с острогой, очень напоминающая фигуры скифов со стрелами и копьями на древних вазах.
В ночных огнях есть что-то, возбуждающее стихию первоначальной мистики, почему, должно быть, дети, крестьяне и вообще все примитивные люди, увидев такие огни, всегда говорят: «Вот красота!»
Итак: узлом весны, началом весны буйной, страстной (концом весны света и потом весны воды), весны растений и животных в этом году надо считать 15 Апреля (3 Апр. — по ст.), когда после ряда, после недельной борьбы дней очень тяжелых и ночей сильно морозных, от которых на палец почти замерзала вода, в один из таких очень теплых дней набежала туча, загремел гром, пролил дождь, множество птиц высыпало на нашу площадь и прискакали к луже лягушки. На другой день это явление повторилось — и все пошло… (началась тяга вальдшнепов).
Горица. Шутов враг, Овеновский враг, Мемека-гора, Каменная, Гремяч-гора, Брусничный враг, Хахелев враг, Кольцова гора, Треста, Татьин куст. Св. Дмитрий Прилукский вышел из Веслева.
На заросших прудах возле города гнездуются чайки в тысячных сообществах. Они поднялись от нас в воздух, и стало, будто снег пошел, и потом, когда они расселись на зеленя, то зеленое поле стало белым. Эти чайки называются здесь витахи и находятся (по всей вероятности, очень вредные птицы для рыбы) под охраной населения. Михаил Иванович говорит, будто они к Петрову дню улетают, и ставит вопрос в связи с этим: не полярные ли это птицы?
Ознакомившись с краеведческой деятельностью Михаила Ивановича, я сказал:
— Вы, должно быть, у нас единственный краевед.
— Ну, что вы, — ответил он, — и потом ведь это не я, а край-то уж очень хорош!
Опрокидываю свое желанное из будущего в настоящее и начинаю подсчитывать, что осталось в сумке.
Множество русских людей чувствуют отврат при одном слове «государство», и это потому только, что не научились смотреть на него холодно, как на машину, совершенно необходимую для жизни множества людей на очень ограниченной пространством планете.
Тут было множество людей в процессе испытания личности жизнью, так называемых неудачников, которым надо было перенести неприятность отсутствия таланта, безобразия своего лица и т. д., чтобы потом, перемечтав, взяться за дело и стать рабочей пчелой. Революция освободила этих людей от необходимости проходить этот тяжкий путь смирения, и их безличная злоба нашла объект, названный буржуазией или интеллигенцией. Еще бы один какой-нибудь год, и учительница стала бы старой девой, но тут она вдруг как бы вновь родилась и, раньше бессловесная, получила первый голос на собраниях…
