Зато флотскими проектами удалось заняться вплотную. Макаров наладил дела на опытовой станции достаточно неплохо. Единственное, что сделал я, — это состыковал отдел судовых двигателей и торпедный отдел. И там, и там активно трудились над турбинами, так на хрен запараллеливать работы? С остальным никаких поправок не потребовалось. Ну, на мой не слишком флотский взгляд. Проблема была только в том, что сам Макаров в преддверии войны с Англией отчаянно рвался в бой: «Хоть миноноску дайте — но в действующем флоте!»
У Попова в Кронштадте по-прежнему было глухо. Нет, он представил мне еще несколько приборов, в том числе и только что законченный им «электрический вибратор» (я едва не поперхнулся, услышав это название), изготовленный по образцу, предложенному немецким ученым, профессором физики университета в Карлсруэ Генрихом Герцем. Но ни о какой радиосвязи и речи не шло. Неужто я его все-таки сбил?..
Слегка отчаявшись, я попытался хоть как-то подтолкнуть Александра Степановича в нужном направлении. Улучил момент и, поднеся руку к работавшему «вибратору», некоторое время наблюдал за волосками на ней, то придвигая ближе, то удаляя. Попов смотрел на мои манипуляции со снисходительным интересом.
— Вот ведь как, — удивленно произнес я. — Вроде бы и не касаюсь этого вашего «вибратора», а волоски на руке все одно дыбом встают. Интересно, интересно… А можно его сделать чуть пошибче? Чтобы волосы на большем расстоянии так топорщило?
— Можно, но зачем? — изумился Попов.
— Ну, руку-то незачем, а вот придумать аппарат, который топорщило бы так же, как волоски, было бы славно. Только подальше, конечно, чем сейчас.
Попов недоуменно уставился на меня. Я пояснил:
— Так ведь можно с корабля на корабль сигналы в тумане передать или ночью, когда фонари включать нежелательно. Скажем, противник рядом, а нам надобно скрытность сохранять…
И тут Александра Степановича, похоже, зацепило. Он вытянул руку и уставился на волоски, вставшие на ней торчком. Я молчал. Больше говорить ничего не буду — Попов должен считать, что до всего дошел сам, а то еще начнет тянуть меня в соавторы. Мне этого не надобно. У меня и так проблем выше крыши, чтобы еще и гениальным изобретателем в разных областях прослыть.
Морской полк разочаровал. Нет, он был уже сформирован и даже неплохо обучен, но до тех показателей, которые я поставил перед Рыльским, было ой как далеко. Пятидесятиверстный марш преодолели всего лишь шестьдесят процентов рядовых и унтеров и не более половины офицеров. Треть солдат вообще не умели плавать, а из тех, кто умел, выйти на дистанцию в милю ни один не рискнул. Отстрелялись также из рук вон плохо. Ножевого боя никто не знал, а пластунским худо-бедно владели человек пятнадцать, которых тренировал сам есаул Хряпов. Я три дня с каменным лицом гонял всех в хвост и гриву, затем устроил разнос офицерскому составу и дал еще полгода. После чего уехал в Петербург — продолжать подготовку к войне…
В конце августа ко мне приехал выпросившийся от начальства Мосин. Его стажировка закончилась, еще когда я только отправлялся в Трансвааль, и с того момента он успел много чего напридумывать. Мы целый вечер просидели с ним, обсуждая его изобретения, причем я не столько давал советы — откуда мне что знать в конструировании оружия? — сколько задавал… всего два вопроса: «А это не сломается в самый неподходящий момент?» и «А не шибко ли дорого это обойдется?». Впрочем, задавал не зря, потому что после них Сергей Иванович, как правило, резко замолкал и начинал яростно теребить бороду.
Единственная интервенция, которую я рискнул ему сделать, — это небольшой рисунок, набросанный мною после дифирамбов Мосина пулемету Максима, с коим он ознакомился, будучи в Англии. Мосин исчеркал множество листов своими проектами пулемета, построенными так же на принципе использования отдачи. Я долго его слушал, а затем взял листок и нарисовал… поршень паровой машины.
— Что это, Алексей Александрович? — недоуменно спросил Мосин.
— Вообще-то поршень паровой машины, — признался я.
Он пару минут разглядывал мой рисунок, как видно пытаясь понять, к чему бы это, затем осторожно спросил:
— Вы хотите, чтобы я занялся усовершенствованием паровой машины?
— Ну что вы, Сергей Иванович, — рассмеялся я, — упаси боже! Просто, когда вы мне рассказывали об использовании отдачи для перезаряжания оружия, я вдруг подумал: то, что творится в стволе ружья при выстреле, очень напоминает то, что происходит в цилиндре паровой машины. А там использование образующейся энергии идет несколько по-другому.
Мосин еще некоторое время подумал и качнул головой:
— Да, я вас понимаю, но в стволе роль поршня играет пуля, которая и исполняет свою работу, улетая к цели, и никакой более поршень в ствол ружья не засу… — Он уставился на меня, похоже оторопев от какой-то пришедшей ему в голову мысли.
Я молчал. А Мосин спустя несколько секунд схватил мой листок, торопливо нарисовал над поршнем и цилиндром ствол и вылетающую из него пулю, а затем двумя яростными движениями соединил поршень и ствол схематической трубкой.
— Господи, — прошептал он, — как интересно-то…
Так что я проводил его полным новых идей и проектов.
Несколько раз встречался с племянником, но на бегу. Николай во всей этой суете чувствовал себя потерянным, однако досаждать мне не решался — видел, что я весь в мыле.
А в середине сентября меня вызвал государь и мрачно сунул мне бланк правительственной телеграммы:
— Вот, читай. Граф Розбери, похоже, по твоей милости поста лишился. Это уже новый прислал, Норткот, который граф Иддесли.
Я молча прочитал телеграмму и вернул брату. Если отставить всякие словесные кружева, англичане осведомлялись, какого черта эти русские встали в позу и не пора ли окатить себя бадьей холодной воды и сесть за стол переговоров, чтобы обсудить все возникшие разногласия.
— В Лондон поедешь, — отрезал брат. — Сам кашу заварил — сам и расхлебывай.
Глава 3
В Санкт-Петербург я вернулся в феврале. И не один. Сопровождали меня Пироцкий, которого я командировал в САСШ к Эдисону, самому разрекламированному электрику мира, на переговоры о производстве и закупке динамо-машин для будущей гидроэлектрической станции, а также привезенный им с собой молодой американский инженер и, как он говорил, изобретатель в области электричества, сербского происхождения по имени (представьте, как я охренел) Никола Тесла!
Тесла, оказывается, перед эмиграцией в САСШ собирался поехать на работу в Россию, поскольку был очень впечатлен русской электротехнической школой и работами таких ученых, как Яблочков, Лачинов, Чиколев. Но один из администраторов Континентальной компании Эдисона в Париже, в которой он работал в то время, Чарлз Бечлор, относившийся к нему хорошо, что Никола очень ценил, уговорил его ехать в САСШ. Он поехал. И хлебнул там полной мерой. После того как Тесла устроился в компанию Эдисона и проявил себя, тот пообещал ему пятьдесят тысяч долларов, если молодой сотрудник усовершенствует его генераторы постоянного тока. Тесла воодушевленно принялся за работу и добился впечатляющих успехов. А Эдисон его кинул, да еще и посмеялся, заявив, что этот эмигрант плохо понимает американский юмор. Оскорбленный Тесла уволился из компании Эдисона. Но его тут же нашли новые работодатели и предложили создать свою компанию, занимающуюся становившимся все более модным электрическим освещением. Тесла, который еще при работе над заданием Эдисона понял, что более технологично будет использовать не постоянный, а переменный ток, предложил партнерам сразу начать двигаться в этом направлении. Однако те все еще пребывали в благоговении перед гением Эдисона, яро пропагандировавшего постоянный ток, и потому идеи молодого эмигранта их не заинтересовали. Они предложили Тесле не витать в облаках, а заняться делом и разработать проект дуговой лампы для уличного освещения — за солидное вознаграждение. Через год он представил результат. Но обещанных за работу
