жакете, шляпке с вуалью и с кружевным зонтиком в руках. Она на несколько мгновений замерла, давая окружающим полюбоваться ее точеной фигуркой и осиной талией, а затем стремительно проскользнула в спальню, грациозно опустилась на мгновенно освобожденный сиделкой стул, отставила зонтик и, обеими руками, затянутыми в серые перчатки, подняв вуаль, устремила на меня взгляд прекрасных глаз, в настоящий момент наполненных слезами.
— Ах, Алексис, я примчалась, как только узнала! — с надрывом произнесла она и, протянув свои тонкие ручки, ухватила мою безвольно валявшуюся на одеяле ладонь. — Как вы, мой милый друг?
Я продолжал молча смотреть на нее, не зная, как реагировать. Кто это — жена, любовница, сестра? И какие у нас с ней отношения? Вот черт, ничего же не понятно… Да уж, поневоле стоит порадоваться, что парализован. А если бы нет? Мгновенно бы спалился!
— Я сделала вам больно! — с мукой сопереживания в голосе произнесла посетительница, отпуская мою руку. — Простите! Не могла удержаться, я так за вас переживаю!
Похоже, все-таки сестра, причем не родная — какая-нибудь кузина. Подруга детства, так сказать. Для жены или любовницы она вроде холодновата и как-то неестественна… Но следующая же фраза вдребезги разбила мои логические построения.
— Ах, как я жалею, что не осталась с вами на ночь! — горестно заломив руки, воскликнула дама. — О-о-о, если бы не этот мой приступ добропорядочности, заставивший меня в тот вечер вернуться к мужу, вы бы в то злополучное утро не поехали на эту злосчастную конную прогулку!
Кхм… интересно. Значит, она — моя любовница. Причем замужняя. И хрен поймешь, хорошо это или плохо. Во всяком случае, уже понятно, что от нее так или иначе следует избавиться, когда (и если) слегка очухаюсь. У столь приближенного «к телу» человека всегда имеются десятки интимных признаков или тайных ритуалов, либо каких-то понятных только двоим знаков, намеков, прозвищ, по отсутствию реакции на которые вычислить, что перед тобой кто угодно, но только не твой любовник, — раз плюнуть, несмотря на все внешнее сходство. Ладно, подумаем об этом позже…
Визит прекрасной дамы я пережил относительно спокойно — в основном благодаря параличу. Я просто лежал, смотрел и время от времени блымал глазами. Все равно на большее я был не способен. Впрочем, судя по тому спектаклю, что я наблюдал, большего от меня и не требовалось — дама была мною не очень-то увлечена. Скорее я был для нее неким статусным дополнением, плюс «дежурным кошельком». Ну, мне так показалось… Нет, со стороны, да еще с поправкой на это куда более искреннее время, все выглядело, вероятно, безупречно. Но у меня был столь долгий опыт общения с «ищущими», что я улавливал мельчайшие даже не ошибки, а намеки на них. Некую недостоверность тона, так сказать… Хотя не исключено, что она действительно любила этого… меня, короче, а я просто циник, причем циник, перепуганный циничными женщинами…
Она покинула меня часа через три, после обеда, так же, как сиделка, попытавшись меня покормить и точно так же потерпев неудачу. Уход она обставила тоже очень театрально. Все время, пока шла от кровати к двери, моя посетительница оборачивалась, горестно покачивала левой ладошкой около губ, вроде как посылая мне воздушные поцелуи, и держала правой платочек у глаз. Короче, сцена была столь мелодраматичной, что я ее еле вынес.
Следующие полторы недели протекли однообразно. Я просыпался, мне скармливали ложку-другую горькой настойки, затем появлялся врач, проводил осмотр, после чего меня оставляли в покое. Ну, как правило. Еще несколько раз в день заходил тот мужик с бакенбардами, оказавшийся моим адъютантом, о чем мне поведала словоохотливая сиделка. Пару раз наведывался братец. Раза три меня посещала та самая возвышенная любовь, всячески демонстрируя страстные и романтические чувства, а также глубокое сострадание. Как я выяснил из единственного доступного мне источника информации, естественно не преминувшего перемыть посетительнице все косточки, она звалась Зинаидой Скобелевой, да еще и графиней де Богарне. Вроде бы эту фамилию носил какой-то родственник или родственница Наполеона. И как ее занесло к нашим пенатам? Или я в параллельном мире, где история пошла по-другому пути и Наполеон у русских в своих ходил? Черт, ни хрена не помню, да и не знал никогда ничего такого, если честно… Наша нежная связь с Зинаидой продолжалась уже несколько лет. Кроме того, она считалась писаной красавицей, и все мужчины вокруг по ней шумно вздыхали. В том числе великие князья, к которым относился и я… вроде как… или нет… Очень сложно что-либо понять, имея в своем распоряжении только один, да еще столь ненадежный, источник сведений. Как в том анекдоте — агентство ОБС, «одна баба сказала»…
Как бы там ни было, я начал потихоньку обустраиваться в этой жизни и даже прикидывать варианты, чем я тут буду заниматься. Единственное, что меня волновало все сильнее, так это отсутствие подвижек в моем физическом состоянии. Я по-прежнему был почти парализован и не способен задействовать никакие мышцы, кроме глазных и управляющих веками. Так что, если поначалу я старательно размышлял о том, каким образом вжиться в необычную для меня обстановку, где и как добывать информацию (ну понятно же, что одной болтливой сиделкой весь спектр необходимых мне знаний не закрыть), как залегендировать мою вопиющую неосведомленность, и пытался, хоть и не особенно успешно, повспоминать типичные признаки амнезии, день на восьмой я бросил это занятие, принявшись просто… злиться. Нет, ну надо же, вот попал- то! Лежу тут бревно бревном, и никаких шансов на то, что в моей жизни что-либо изменится. Положительная динамика состоит только в том, что я худею. Потому как, судя по короткому взгляду, который я успел бросить на себя в зеркало в первый же день, у меня явно килограммов двадцать пять — тридцать лишку. И вот сейчас они потихоньку утекают. Хотя какой в этом толк, если я так и останусь парализованным?
Но на одиннадцатый день я проснулся от того, что у меня зачесался палец. На ноге. На левой. И я машинально дернул ногой, чтобы дотянуться до зачесавшегося пальца рукой. Нет, я до него не дотянулся, но нога у меня ощутимо вздрогнула, а пальцы на руке скребанули по простыне… Меня мгновенно бросило в жар. Неужели?! Я попробовал еще раз, и рука шевельнулась. Еще. Потом шевельнулась и нога. Ура, ура, ура! Я смог, у меня стало получаться!
Я шумно выдохнул и откинулся на подушки, обводя спальню лихорадочно-возбужденным взглядом. Эх черт, жаль, что сиделка-болтушка куда-то вышла, а то вместе порадовались бы… Вместе… Порадовались… Тут мои мысли слегка изменили направление. Так, отставить эмоции, надо успокоиться и подумать. Хорошо-о-о подумать. Допустим, я начинаю оживать. А вот готов ли я к этому? К тому, что дежурные визиты станут более частыми, а разговоры более предметными? К тому, что поток посетителей увеличится, а перечень затрагиваемых в разговорах тем изрядно расширится? К тому, что все, абсолютно все вокруг, в том числе и моя неизменная сиделка, будут ждать от меня определенных слов, действий, поступков, о большинстве которых я не имею ни малейшего представления? И каков будет мой ответ на все эти вопросы?
Я шумно вздохнул и тут же замер. Вот ведь незадача — и диафрагма заработала как надо, и грудные мышцы тоже. Теперь стоит быть о-о-очень осторожным и резко интенсифицировать процесс сбора информации. А также тщательно продумать линию поведения, которой надо придерживаться после того, как изменение моего состояния будет обнаружено. Очень надеюсь, что произойдет это не так уж скоро. Во всяком случае, приложу для этого максимально возможные усилия. Нет, что в моем состоянии появилась положительная динамика — это отлично, я же не идиот желать всю оставшуюся жизнь провести парализованным, даже если это гораздо безопаснее. На хрен такую жизнь! Да лучше сдохнуть! Но и сдохнуть сразу после того, как ты начал сидеть, говорить, ходить — тоже не то чтобы айс. Не по мне, короче. И попасть с диагнозом «одержимый» в какой-нибудь монастырь либо, если я преувеличиваю религиозность местного общества, в какую-нибудь элитную (член правящей фамилии как-никак) психиатрическую лечебницу тоже будет не гут. А в эти времена даже королей в дурдомы запихивали очень даже просто. Того же Людвига II Баварского вспомнить, который такой красивый замок Нойшванштайн построил, а пожить в нем всласть так и не успел, бедолага…
Я стиснул зубы. Ну что ж, Леха, твое, блин, императорское высочество, что бы это ни означало, теперь ты вступаешь на очень тонкий лед. Не ошибись!
Так что к тому моменту, как дверь моей спальни распахнулась, я снова лежал в прежней позе, и только Господь знал, чего мне стоило разгладить простыню на тех местах, где мои ерзающие конечности успели ее сморщить. Но постель-то я в порядок более или менее привел, а вот себя… В общем, полностью устранить последствия бурного утра мне не удалось.
