года, а я получил ажно двух непримиримых врагов из числа пишущей братии. Остальные благоразумно пошли со мной на мировую.
Май прошел почти спокойно. Кое-где опаздывали, кое-чего упустили, но первые несколько тысяч переселенцев приняли и распределили по местам. Структуры, развернутые для приема, еще были достаточно скудны, но с таким потоком справились. Однако затем поток начал нарастать просто лавинообразно. В июне выяснилось, что расчет потребного транспорта недостаточен, вагонов и паровозов не хватает. Пошли поставки заказанных в Германии и Шотландии лошадей — першеронов и клейтсдалей, а также сельхозинвентаря — плугов, сеялок, конных косилок и так далее. Но все-таки справились — с трудом, со скрипом, с организацией лагерей и горячего питания в местах сбора. Кстати, в процессе выяснился интересный финт. Оказывается, бредни того репортера насчет права первой ночи сработали не в минус, как я опасался, а в плюс. Крестьяне, выслушивая о райских условиях кредитования, понимающе перемигивались между собой: знаем, мол, чаво, слышали, в чем обман. Но как выяснилось, практически все были согласны на то, чтобы «барин» портил девок в свое удовольствие, если в остальном не обманет. Ишь беду придумали! Да плюнуть и растереть! А вот без такого «обоснования» многие бы еще десять раз подумали да поискали, в чем подвох. И в конце концов не исключено, что и отказались бы…
К октябрю поток спал. Холодно, дожди, да и во многие волости наконец-то добралась продовольственная помощь. Переселенцы также все были устроены, хотя большинство — в спешно возведенных бараках. Появилась возможность вынырнуть из бешеного круговорота и подвести первые итоги. А они оказались едва ли не катастрофическими. Мы облажались почти во всем. Заранее размеченных мест под фермы не хватило, да и всего остального, что собирали и накапливали, тоже. Суммарные расходы на программу, с учетом начала кредитования с весны будущего года, взлетели почти до двухсот миллионов рублей, начисто съев все резервы. И я понял, что совершенно точно
В начале ноября 1892 года я присутствовал на закладке первого из крейсеров «золотой серии». На мой уже более-менее опытный в морской тематике взгляд, Кутейников создал шедевр. Шесть тысяч водоизмещения, двойная броневая палуба, планируемая скорость полного хода — двадцать четыре с половиной узла и дальность плавания восемь с половиной тысяч миль экономическим ходом в двенадцать узлов. Вооружение — двенадцать 152/45-мм орудий Канэ, скомпонованных по два в так называемых полубашнях, то есть в развитых орудийных щитах, оставляющих открытыми только тыльную часть. Ну да на «Варяге», помнится, такие же орудия вообще щитов не имели… В качестве противоминной артиллерии использовалось двенадцать 75/50-мм пушек Канэ. На крейсерах предполагалось установить новейшую систему управления огнем разработки Давыдова — Однера и были предусмотрены помещения под радиостанцию и для размещения полувзвода морского десанта. Я просто слюну глотал, стоя на трибуне и гадая, пойду я когда-нибудь на этом красавце в Лоренсу-Маркиш или к моменту окончания его постройки меня уже вышвырнут из Трансвааля. Впрочем, пока там все было в порядке. Крюгер затребовал еще пушек и ружей, и я ему их послал, а заодно и все двадцать восемь уже собранных пулеметов «Максим» под бердановский патрон. Шесть из них были несколько разболтаны, поскольку активно использовались для обучения расчетов из числа преподавателей и слушателей Офицерской стрелковой школы, которым предстояло стать первыми инструкторами будущих пулеметных расчетов и заняться разработкой тактики применения этого нового оружия. Ну да ничего — сойдет. В конце концов, я планировал, если все будет нормально, позже начать поставки в Трансвааль и оружия под патрон с бездымным порохом. А учиться пока будут на этом. Да и на широкомасштабное вторжение англичане пока не готовы. Ну а чтобы отбиться от тех сил, что они держат в Капской колонии, этого оружия вполне достаточно.
В конце ноября Кац доложил, что, похоже, впервые за последние три года нам снова придется брать кредит. Потому что, даже если поставка золота будет такой, как в прошлом году, нам не хватит двадцати миллионов. Либо финансирование программы по переселению надо ужимать…
И я плюнул на все и ушел в Трансвааль. Хватит, выжат как лимон — сами выкручивайтесь! Не маленькие.
Уже по прибытии в Лоренсу-Маркиш меня догнала пространная телеграмма от Каца. Он сообщал, что нашел выход из положения, немного перераспределив средства и купив два банка — Волжско-Камский и Орловский коммерческий. Так что теперь деньги возьмем у себя. Я прочитал его телеграмму и хмыкнул. Вот что значит мозги набекрень. Давно же это надо было сделать — так нет, забегался-замотался. Все, у меня отпуск.
С комфортом доехав до Крюгерсдорпа в салон-вагоне, прицепленном к блиндированному поезду, отложив все отчеты и едва спрыгнув с подножки, я велел разыскать уже знакомого урядника. Тот как знал (впрочем, вполне возможно, что и знал, чуял, так сказать) и потому отыскался поблизости. Я велел ему собирать своих людей и готовиться к ночной вылазке.
Через два с половиной часа, в темноте, я уже карабкался на балкон. Окно было открыто. Я отодвинул москитную сетку, влез в комнату… и уткнулся в направленное на меня дуло револьвера. А затем такой нежный и знакомый голос произнес:
— Ну и где тебя носило почти два года?
Эпилог
Я стоял у гроба брата и смотрел на его осунувшееся и заострившееся лицо. Он лежал весь такой холодный, чужой. Черт, как же все-таки коротка жизнь. Я не знал этого человека в детстве, не играл с ним в прятки, салки или какие тут бывают детские игры, не зубрил вместе с ним таблицу умножения, не жаловался на него маме. Но он был моим братом. И моим государем. И вот он ушел. А я остался…
— Дядя…
Я повернулся к Николаю и, протянув руку, обнял его за плечи. Тот воспринял смерть отца очень тяжело. Впрочем, так восприняли смерть Александра III все вокруг. Даже те, кто его не любил, и то признали, что ушел великий государь. Но для Николая-то он был в первую очередь отцом.
— Терпи. Ты уже взрослый. Тебе уже двадцать шесть и… ты — государь! Теперь — ты. Он сохранил и преумножил страну. И нынче передал ее тебе, своему сыну. Теперь такая же обязанность лежит и на твоих плечах. Сохранить и преумножить. И передать сыну. А я тебе в том помогу. Если ты, конечно, захочешь принять мою помощь.
Николай сглотнул комок, стоявший у него в горле, и, гордо выпрямившись, произнес: — Я понял, дядя. Я… смогу.
«Ну дай-то Бог, мальчик, — подумал я, — дай-то Бог. В
Примечания
