решение об изменении восточной политики на основании этих сообщений, так как в случае ошибки ее последствия будут означать новую войну на востоке и еще большую напряженность общей обстановки. Я же считаю, что в случае нашего продвижения мы встретили бы еще более слабое сопротивление, чем в марте, и что оно привело бы к немедленному падению Кремля.
Вчера очень интересная встреча с несколькими господами, прибывшими из Сибири. Один из них — бывший русский офицер высокого ранга, при Керенском был направлен в Сибирь, боролся там с большевиками против правительства Керенского, затем входил в состав местных органов власти. Похоже, честолюбивый и энергичный человек, лишь внешне придерживающийся правящей ориентации до тех пор, пока не достигнет своих собственных целей другими путями. Если он переживет эти времена, то я не удивлюсь, еще не раз услышав о нем[49]. Только Восточная Сибирь, примерно до Красноярска, пока еще в руках большевиков, но она отрезана от остальной азиатской части России контрреволюционными частями Семенова[50] и Колчака, а также чехословаками.
На Дальнем Востоке во внутренние дела бывших своих союзников вмешиваются также китайцы и японцы. У меня создалось впечатление, что в Сибири идеальное поле деятельности прежде всего для авантюристов и жадных до добычи людей.
Об обеспокоенности правительства Советов свидетельствует тот факт, что они негласно предложили нам согласиться с вооружением наших военнопленных в Сибири и восточной части России и с использованием их против чехословаков. После успешного окончания боевых действий наши пленные смогут тогда немедленно выехать на родину. Не говоря уже о том, что такое разрешение требуется от нас немедленно и что мы вовсе не заинтересованы в подобной поддержке большевиков, тысячи наших земляков должны будут испытать на себе весьма оправданную месть чехословаков.
Сегодня познакомился с Троцким-Бронштейном. Мы навестили его в военном комиссариате, чтобы потребовать его вмешательства для организации вывоза наших пленных из областей, занятых чехословаками. Он обещал — внешне вежливо и любезно — помочь, если наркомат по иностранным делам не будет возражать, вот так одни органы власти прикрываются другими с тем успехом, что в конечном итоге ничего не происходит. Троцкий — типичный представитель своей нации, с гривой волос, в глазах — ум, решительность и лукавство.
Из Берлина все еще нет сообщения по урегулированию вопроса об обмене пленными «транспорт на транспорт». Из частного сообщения следует, что директор юротдела министерства иностранных дел Криге намерен изменить свою прежнюю позиции в этом вопросе, я в это не верю, несмотря на то, что кое в чем я этому отделу доверяю. Полученный недавно ответ от Людендорфа[51] на одну из моих телеграмм однозначен: «С Вашей позицией согласен, уступать нельзя!»
Наконец-то решение принято. Иоффе согласился с принципом обмена «транспорт на транспорт» и даже признал наше право временно не связывать себя сроками окончательного возврата всех немцев из России. Если этот результат и удовлетворяет, то факт остается фактом, что это могло произойти и три недели назад, что за последние 24 дня вследствие действий русских и успешных выступлений чехословаков были захвачены тысячи немцев, которым теперь несколько лет уготована судьба находиться в плену.
Похоже, что в Берлине со спокойной совестью отодвигали это решение до того момента, пока не представился случай связать его с какими-нибудь экономическими уступками. Еще 5 июня министерство иностранных дел должно было передать Иоффе следующее:
«1) Требования московского представительства не только не соответствуют полученной инструкции, но и выходят за ее рамки в пользу России. Они являются последний пределом уступчивости.
2) Смешанная комиссия в Москве является по-прежнему вполне компетентной».
Но, по-видимому, этот вопрос не обсуждался до определенного момента, хотя в качестве запасного варианта он не годился, так как ход событий требовалось ускорить всеми возможными средствами. Об этом в министерстве иностранных дел знали хорошо из телеграммы графа Мирбаха, которую он с нами обсуждал и просил отправить ее через нас; знали в министерстве о положении вещей также наверняка от Верховного главнокомандования и военного министерства.
Возобновить заседания не удается теперь из-за позиции русских, которые раздражены поражением в решающем вопросе. Гиллерсон и Исаев грозят уходом в отставку; меры русских против вывоза пленных пока остаются в силе, их отмены в Берлине, похоже, не требуют.
Нападки прессы против Германии усиливаются, нередки угрозы в адрес нашей дипломатической миссии. Уже поступали сигналы о готовящемся покушении на нашего посланника, который воспринимает все это с большим самообладанием. Обстановка достаточно напряженная. Душно не только в воздухе, вся политическая атмосфера наэлектризована. Антанта и ее приверженцы работают лихорадочно, в то время как мы ввиду проводимой нами политики неопределенности, о которой я уже неоднократно говорил, и склонности нашей дипломатии к признанию «богом желанной зависимости» (цитируя Бетман-Гольвега), смотрим на происходящее довольно бездеятельно.
С нынешним правительством едва ли возможно взаимодействовать в политике, против него вместе с его противниками мы действовать не хотим и, пожалуй, не можем, если не стремимся к коренной смене системы. Воодушевление, которое здесь было связано с надеждой на Германию, идет заметно на спад, об этом свидетельствует поступившее сегодня сообщение из лучших кругов Москвы, в котором говорится:
Взвешивая вероятность возможного дальнейшего продвижения наших войск, нужно учитывать, что взятие Петербурга поставит нас перед неразрешимой проблемой снабжения населения продовольствием. Я могу понять большую осторожность при принятии новых решений в отношении проводимой политики. Мне только не ясно, как можно верить тому, что это правительство действительно намерено выполнять условия Брестского мира, что оно готово гарантировать нам экономические преимущества. На словах оно будет обещать все, на деле же своей подспудной деятельностью будет всюду чинить нам препятствия, не остановится в своих устремлениях распространить революцию на Центральную Европу, которая позже должна будет играть роль моста для мировой революции.
Поэтому я не могу понять необходимость поддержки существования такого правительства. Русская буржуазия инстинктивно чувствует, что Брестский мир послужил важной поддержкой коммунизма не сколько в силу принятых условий, которые, кстати, основной массе населения непонятны и безразличны, сколько в силу того, что он означал конец ненавистной войны. Тому же способствуют наше признание большевистского правительства и наши официальные хорошие отношения с ним.
Вопрос о хлебе все больше беспокоит правительство, что нашло свое отражение в речи Ленина на конференции фабрично-заводских комитетов. Многоречивое описание всеобщей нужды, желание свалить нужду на «других» показывают, насколько осознана опасность в связи с тем, что пролетариат разочаровался в своих надеждах. Для стороннего наблюдателя нет сомнения, что причина голода кроется прежде всего в отсутствии должной организации, в ежедневно нарастающем развале средств связи, отсутствии доверия крестьян к средствам платежа.
Речь Ленина наглядный пример того, как неправо министерство иностранных дел Германии, рассчитывающее на лояльность правительства советов и полагающее, что только оно способно гарантировать мир и сырье. По крайней мере, наша пресса должна прекратить пускать пыль в глаза нашему народу, так как разочарование после того, как туман рассеется, может оказаться весьма болезненным. Если русский премьер-министр и его коллеги, особенно Троцкий, в своих официальных выступлениях допускают такие высказывания в отношении своего соседа, с которым они обещали жить в «мире и дружбе» (см. Брестский мир), то резкий протест с угрозой отзыва дипломатической миссии был бы более достойным
