Я внимательно изучил документы аварийной комиссии. Я согласен — не надо увеличивать число пострадавших и поэтому вполне принимаю формулу: «считать виновником катастрофы летчика Углова, допустившего…» и так далее. И все-таки, на Вашем месте я заставил бы еще раз (а может быть, еще много раз) обнюхать всю систему подачи топлива. Перебой в двигателе был, и тут Углов ни при чем. Я бы отказался от гидроусилителей в том виде, в котором они решены сейчас, и подумал бы вот примерно над каким принципиальным решением…» — тут Хабаров набросал небольшой, очень аккуратный рисунок. Виктор Михайлович не предлагал новой конструкции, он только намечал схему. И эта схема была проста и предусматривала, в случае отказа гидросистемы, кроме обычного дублирования, еще и дополнительный вариант перехода на непосредственно ручное управление.
Дальше Хабаров писал:
«Предвижу возражения: «На кой черт такие фокусы, если нагрузки на рули при непосредственно ручном управлении будут килограммов 80». Верно, но когда бывает совсем плохо, люди делаются очень сильными, и восемьдесят килограммов свернуть можно. Берусь!
Вадим Сергеевич, я знаю, Вы у нас самый главный поборник автоматизации. Вероятно, это признак не только современности, но и Вашей причастности к будущему. Однако разумно ли сразу лишать летчика средств активного воздействия чуть ли не на все агрегаты машины? Спарьте, обязательно спарьте (хотя бы пока) автоматику с ручным управлением. Пусть пройдет какое-то время, пусть Ваши автоматы потрясутся на всех режимах, пусть поживут под током, пусть померзнут на высоте, словом, пусть на практике докажут, какие они хорошие и надежные. И тогда уже выбрасывайте к чертям собачьим дополнительное ручное управление. Можете не сомневаться, мы, летчики, первыми скажем Вам за это спасибо…
Знаю, Вам сейчас тошно. Знаю, не все в большом сером доме приветствуют Вас так же радостно, как месяц назад. Но Вы не поддавайтесь! Когда я сказал про сороковку — престижная машина, — я имел в виду не Ваш престиж. Вы слишком много и хорошо поработали, чтобы Ваш авторитет в авиации можно было зачеркнуть или хотя бы поколебать одной неудачей. Я имел в виду престиж тех, кто не строит самолеты, а только докладывает об очередных успехах; я имел в виду Ваших постоянных спутников за столом президиумов, что взяли себе в привычку раскланиваться за Вас, когда, как принято говорить, «зал гремит овациями».. Надеюсь, Вы поняли меня правильно».
Летчик остановился и долго глядел вдаль. Он думал: «Писать или не писать». История была длинной и запутанной. С год назад Генеральный устроил перевод своему заместителю Илье Григорьевичу Аснеру в министерство. Перевод был почетный. С прибавкой в окладе, с громким названием Главный специалист… Но все чувствовали — Генеральный и заместитель не поладили. Аснер был талантливым инженером и очень деятельным руководителем, он снимал с Генерального все повседневные заботы: доводку машин, переговоры со смежниками, проталкивание и пробивание. Но у Ильи Григорьевича был нелегкий характер — резкий, взрывчатый. И все началось с пустяка. Ведущий инженер принес на подпись Аснеру полетный лист.
— С Генеральным согласовано, но его сейчас нет, — сказал ведущий. — Вы подпишите, Илья Григорьевич?
— А почему заменили второго пилота? — спросил Аснер.
— Володин приболел, поставили Бокуна…
— Бокун на это задание не полетит.
— Но Генеральный не возражает….
— А я возражаю. Бокун не знает машины, не знает оборудования, и вообще он не допущен к такой работе. Ах вы не согласны? Прекрасно! Ну и пусть Генеральный вам подписывает. Все, ступайте.
Были и другие стычки. Однажды, выведенный из себя упрямством Аснера, Генеральный спросил:
— Илья Григорьевич, кто, в конце концов, здесь все-таки старший — вы или я?
Спрошено было при людях, на совещании.
И Аснер незамедлительно ответил:
— К сожалению, вы…
Генеральный обиделся всерьез.
С тех пор как Аснер ушел в министерство, из бюро исчезла главная сдерживающая сила и заметно разладились многие звенья хорошо сработанного исполнительного аппарата.
Летчик взял ручку и быстро написал:
«И еще. Плюньте на самолюбие, Вадим Сергеевич, верните Аснера. С ним вам будет в сто раз легче и в тысячу раз спокойнее.
Вот и все. Написал и чувствую облегчение, хотя могу вполне отчетливо себе представить, как Вы будете недовольны этим письмом.
Но я рассчитываю на Ваш великолепный здравый смысл.
Не можете Вы всерьез думать, что я способен ликовать, доказав свою правоту ценой жизни товарища, собрата своего — испытателя. Пусть я не слишком хорош по-человечески, но и не настолько плох. Не можете Вы не согласиться, что надежность всей конструкции в идеале должна быть не ниже, чем надежность каждого ее звена.
Не можете Вы не понимать, что даже у самого гениального Генерального бывают и промахи, и слабости, и упущения…
Можете располагать мной. С уважением…» — И он расписался, своим четким прямым почерком.
Хабаров отправил письмо заказной авиапочтой и старался больше о нем не думать.
Три дня подряд он ожесточенно купался и загорал. Виктор Михайлович хорошо плавал и с удовольствием подолгу не вылезал из моря. Выбравшись из воды, испытывая приятное чувство легкости во всем теле, и ласковый озноб кожи, и тупую расслабленность в руках и ногах, Хабаров с наслаждением жарился на солнышке, вовсе не замечая окружающих. Человек по натуре общительный, он не стремился заводить знакомств, ему не хотелось вести пустых курортных разговоров, ему было и так хорошо: один на: один с морем, один на один с солнцем…
На четвертый день его потянуло в кино. Хабаров с удовольствием посмотрел кинохронику, поскучал во время основного фильма: на экране было понакручено что-то невероятно длинное, псевдопсихологическое и чтобы досмотреть такое до конца, требовалось немалое терпение. Но он высидел до последней точки. Выходя из душного скрипучего зала — стулья были расшатаны и все время жалобно попискивали, — Хабаров подумал: «Хорошо бы теперь мяса поесть».
На ресторан он не рассчитывал, там кормили невкусно, как сказал бы Акимыч: «На уровне филиала столовой второго класса». Виктор Михайлович остановился у кромки тротуара и стал ждать. Мимо проскочило такси с зеленым глазком, но он не сделал никакой попытки остановить машину. Прошла еще одна разукрашенная шашечками «Волга», но и ее он пропустил. Наконец Хабаров увидел то, что ему было нужно: свободное такси, на номере которого значились буквы ГРС. И тут он решительно проголосовал.
— Комар джоба, кацо, — сказал Хабаров, опускаясь на сиденье рядом с шофером.
— Комар джоба, комар джоба, — улыбнулся водитель и показал великолепные ровные, будто специально подобранные один к одному, зубы.
— Как план? — спросил летчик. — Сколько осталось?
— Нормально план, — сказал шофер, — семь рублей осталось.
— Считай, что план сделан. Поехали ужинать, — сказал Хабаров.
— Куда вы хотите ехать?
— Что за вопрос — в Грузию!
— Ва! В Грузию… Грузия — большая страна. Может быть, в Батуми хотите? Может быть, в Гагру?
Хабаров умел нравиться людям. Умел с удивительной легкостью находить общий язык с совершенно незнакомыми, случайными попутчиками. И через пять минут он уже покорил водителя, и они решили поехать не в Гагру, не в Сухуми, не на Пицунду, славившиеся своими питательными заведениями интуристского и неинтуристского класса, а в тихое местечко Леселидзе. Как следовало из слов водителя, там была маленькая придорожная столовая, даже не столовая, а скорее закусочная, заправлял в которой б-а-а- альшой специалист своего дела Нико Ванадзе.
