1300…
Решил, если до тысячи метров не удастся привести машину в горизонтальный полет, прыгать. Кстати, именно такого решения требовало от летчика и соответствующее Наставление…
1200…
1100…
1000…
Не справившись с приборными стрелками, Хабаров еще раз глянул за борт, с тоской представил, как холодный упругий поток ветра подхватит и вертанет его сейчас, когда он вывалится из кабины.
И тут Хабаров увидел три странные голубоватые звезды. Звезды двигались строго друг за другом, излучая перед собой колеблющиеся столбики света. Столбики были парные, как усы, и очень знакомые. Впрочем, разглядывать их не оставалось уже времени.
Высотомер показал 900 метров.
«Пора», — сказал себе Виктор Михайлович и именно в это мгновение понял: следующие Друг за другом парные звездочки — бегущие над дорогой автомобильные фары…
Прежде чем Хабаров успел сообразить, почему автомобили движутся не под ним, а где-то вверху, руки его сделали то, что должны были сделать, опрокинули самолет вокруг продольной оси и поставили машину в горизонтальный полет.
И сразу все вернулось на место: Земля оказалась внизу, небо — вверху, через секунду-другую пришли к положенным отметкам и приборные стрелки…
Хабаров поглядел на высотомер. До земли оставалось 300 метров. Он плавно прибавил обороты двигателю и осторожно, не спуская все еще недоверчивого взгляда с авиагоризонта, полез вверх…
Немного успокоившись, подумал: «Вот так и накрываются. — Утер кожаным рукавом куртки мокрый горячий лоб и подумал еще: — Тем и хороша опасность, что от нее никуда… Или — или…» Мысль об опасности принадлежала не ему, а одному знакомому поэту, умному, острому, блестящему, но сугубо земному человеку. Виктор Михайлович усмехнулся: этого бы великого пешехода да сюда. Ненадолго, минуты на три…
Все это Хабаров пережил вновь, лежа в неосвещенной больничной палате и глядя в темно- фиолетовый оконный проем, переполненный далекими звездами. И странное дело — в этот час он впервые с такой щемящей, острой, направленной болью подумал: «Неужели мне больше не летать?»
Удивительное животное человек — способно надеяться, когда надежды нет, и сомневаться вопреки достоверности…
«Нет! — сказал про себя Хабаров, не звездам, не ночному небу сказал, а врачам, своим переломанным и еще неизвестно как сросшимся костям: — Нет!»
Он надеялся — полетит. И с этим уснул…
Клавдия Георгиевна очнулась среди ночи — мучительно хотелось пить. Мудрено ли? После такого шашлыка можно было выпить целое озеро. На грамм баранины в этом блюде приходилось, наверное, пять граммов перца, соли и прочей остроты… Клавдия Георгиевна бесшумно поднялась с постели и, ступая босыми ногами по прохладному линолеуму, пошла к окну: на подоконнике стоял кувшин с водой. Не зажигая света, чтобы не потревожить Сурена Тиграновича, она впотьмах пошарила рукой по столу и, не найдя стакана, напилась прямо из кувшина.
Подумала: «А хорошо…»
Откуда она могла знать, что наступивший уже тридцать восьмой день пребывания Хабарова в больнице окажется его последним днем.
Внезапно отрывающийся тромб убивает, как пуля, внезапно и наповал.
Как ей могло прийти в голову, что всего через несколько часов она будет писать:
«30 апреля. В 10 часов во время обхода состояние больного внезапно резко ухудшилось. Потерял сознание. Наступил резкий цианоз лица и шеи (воротник). Пульс нитевидный. Артериальное давление не определяется. Изо рта пенистая слюна. Начат непрямой массаж сердца, управляемое дыхание, внутрисердечно введен кордиамин с хлористым кальцием. Однако, несмотря на принятые меры, в 10 час. 15 мин. наступила смерть больного при явлениях расстройства дыхания и остановки сердца».
Глава четырнадцатая (вместо эпилога)
За десять минувших лет бумага сделалать сухой и ломкой. Бумага постарела, но не умерла. И стоит вглядеться в увядшие строки, как просыпается былая боль. Старая бумага свидетельствует, никого не обвиняя…
Больной поступил 24 марта в состоянии травматического шока II степени, развившегося в результате комбинированного перелома костей таза и правого бедра…
В дальнейшем течение болезни осложнилось флеботромбозом, антикоагулянтная терапия дала положительный эффект. Состояние больного улучшилось…
30 апреля у больного возникла тромбоэмболия легочной артерии, в результате чего наступила смерть…
Сохранилась отчетливо видная подпись главврача больницы кандидата медицинских наук С. Т. Вартенесяна. Почти изгладились следы слез лечащего врача К. Г. Пажиной, едва заметна бледно-розовая черточка губной помады, оставленная на бумаге, когда Клавдия Георгиевна уронила голову на эпикриз…
Десять лет минуло, десять лет.
И снова с календарных листков смотрело на людей ласковое, теплое слово «апрель». Пахло оттаявшей землей. Едва зеленели крошечные, еще липкие листочки. На Север — караван за караваном — торопились запозднившиеся в этом году перелетные птицы.
Над главным аэродромом испытательного Центра проносились новые самолеты.
Теперь и тысяча километров в час не считалась большой скоростью…
Новые мальчишки, подросшие за последние годы, с легкостью и пониманием дела рассуждали о таких материях, как невесомость, первая и вторая космические скорости, не говоря уже о «звуковом барьере».
Но не все еще на земле и в небе сделалось совсем новым. Не все…
Федор Павлович Кравцов, сильно постаревший, огрузший, сдавал должность начлета Центра. Его преемник — заслуженный летчик-испытатель, тоже немолодой, недавно уволенный в отставку из армии, принимал дела без лишних формальностей.
Акт был составлен и подписан, оставалось только обменяться приличествующими случаю словами.
Кравцов медленно поднялся с кресла, поглядел на портрет Чкалова, перевел взгляд на висевший рядом портрет Хабарова и сказал:
— Ну, вроде все…
Преемник смущенно улыбнулся, будто был в чем-то виноват перед Кравцовым, и развел руками.
— Что пожелать вам на прощанье? — сказал Кравцов. — Плохой я докладчик, никогда не умел длинно говорить и теперь много не скажу: берегите ребят.
— Буду стараться, Федор Павлович. А вам разрешите пожелать всего доброго, надеюсь, если возникнет необходимость, вы позволите побеспокоить вас…
— О чем речь… Если могу хоть чем-нибудь быть полезен, всегда к вашим услугам.
В дверь коротко постучали, и, прежде чем последовало приглашение войти, в кабинете начлета появился чем-то встревоженный Блыш.
— Здравия желаю, товарищи начальники! Так кто из вас старший в лавке?
— Я уже не командую, — сказал Кравцов и показал взглядом на только что подписанный акт.
